Читать интересную книгу Сказки Амаду Кумба - Бираго Диоп

И отшельнику-хамелеону, чье настроение менялось гораздо медленнее, чем цвет кожи, пришлось ответить как подобает. Ибо «салям алейкум» вовсе не дороже стоит, чем «алейкум салям», и долг вежливости надо платить, — ведь, платя такой долг, не разоришься. И к тому же «здравствуй» никому еще не оцарапало рта.

— Мир и тебе, алейкум салям! — ответил поэтому Какатар, правда, не очень дружелюбно, но он плохо знал Голо, если думал так дешево от него отделаться.

— Куда направляются мудрые стопы ваши, дядюшка? — полюбопытствовал Голо.

— Иду в Н’Джум-Сак, не очень далеко, — пояснил Какатар. Обезьяна подошла к нему так близко, что он начал уже окрашиваться под масть собеседника. Заметив это да еще, наверное, сходство их хвостов, которые обоим служат иногда пятой лапой, Голо позволил себе еще большую фамильярность.

— Ну, дядюшка, я тебя провожу. К твоей походке приноровиться нетрудно.

И они пошли в Н’Джум-Сак. Голо напрасно пытался идти в ногу с Какатаром, который шатался и спотыкался на ходу, нюхал воздух при каждом шаге и все, казалось, высматривал, нет ли колючек на его пути. Не выдержав, Голо стал шнырять вправо и влево, вперед и назад, возвращаясь время от времени, чтобы бросить словечко своему спутнику.

Тропинка, ведущая в Н’Джум-Сак, была не длинна. Но не отличался быстротой и шаг путешественников, из которых один метался, как на пылающих угольях, а другой будто пробирался среди стада ежей. Солнце безжалостно палило, а путники не прошли еще и половины от половины дороги. Наконец Голо и Какатар остановились в неровной тени пальмы. У ее верхушки был подвешен калебас.

— Смотри-ка, — сказал Голо, который знал все на свете, — смотри-ка, Н’Гор надеется собрать к вечеру немало пальмового вина. Но мы промочим глотки прежде, чем он, — стоит такая жара!

— Так ведь вино не наше, — возразил оторопевший хамелеон.

— Ну и что же?

— Да ведь чужое добро всегда называлось: «Не тронь».

Голо даже не ответил: он был уже на верху пальмы, отцепил калебас и стал пить большими глотками. Выпив прохладную, пенистую влагу до капли, он швырнул калебас вниз и чуть не расплющил своего товарища, а потом спустился и объявил:

— Вино просто отменное! Ну, дядюшка, можно двигаться дальше.

И они пошли дальше. Но не успели они отойти от пальмы, как сзади послышались шаги, более уверенные и тяжелые, чем их собственные. То был Н’Гор, который нашел свой калебас вдребезги разбитым у подножия дерева. Обернувшись, Голо заметил Н’Гора. Первой его мыслью было удрать и предоставить Какатару объясняться с этим человеком. Но он был бы недостоин своей породы, если бы поступил так просто. А если Какатар убедит Н’Гора, что виноват он, Голо? Подумать только! Ведь далеко не убежишь, и не сегодня-завтра можно попасться Н’Гору в руки. Рассудив так, Голо остановился и велел Какатару подождать, а хамелеону только того и надо было. Н’Гор подошел к ним — как легко догадаться, он был в сильном гневе.

— Украли мое пальмовое вино и разбили калебас. Не знаете, чье это дело? А может, это один из вас?

Хамелеон молчал, не желая выдавать попутчика.

— Я знаю, кто украл, — сказал Голо. Какатар одним глазом посмотрел на него.

— Вот кто! — сказал Голо, указывая пальцем на хамелеона.

— Я?! — задыхаясь, крикнул Какатар. — Да ведь это ты выпил вино!

— Послушай, Н’Гор, — сказал Голо, — мы с этим лжецом сейчас пройдемся перед тобой, а ты смотри: кто из нас шатается и спотыкается, тот и выпил твое вино.

Сказав это, Голо прошелся, держась очень прямо, и остановился:

— Ну что, разве я пьян?

Затем он скомандовал:

— А теперь иди ты, Какатар. Докажи, что ты не пьян.

Хамелеон двинулся вперед, покачиваясь, как ходят все хамелеоны на свете.

— Смотри, Н’Гор, — сказал Голо, — пьяницу сразу видно!

Н’Гор схватил Какатара-хамелеона, крепко поколотил и сказал, бросая его на землю:

— Благодари бога и своего товарища за то, что я тебя на этот раз не убил.

Н’Гор вернулся к пальме, а путники отправились дальше. К вечеру они дошли до полей Н’Джум-Сака.

— Мне холодно, — сказал Какатар, — давай подожжем поле, и я согреюсь.

— Нет, нет, нельзя, — ответил Голо.

— А я говорю, подожжем! — твердил хамелеон. Он пошел за головешкой и поджег поле, но выгорел только один участок, и огонь быстро погас. Однако люди в Н’Джум-Саке заметили пламя. Они прибежали и спросили:

— Кто здесь развел костер?

— Не знаю. Я увидел огонь и подошел, — объявил Какатар.

— Как? — удивился Голо. — Не станешь же ты врать, будто это я поджег поле?

— Ну, если он не хочет признаться сам, посмотрите на наши руки. — Сказав это, хамелеон протянул людям свои белые и чистые ладошки.

— Покажи-ка теперь свои, раз ты говоришь, что не поджигал, — приказал он обезьяне.

Голо показал руки. Ладошки их были черны, как у всех обезьян на свете.

— Смотрите! — торжествовал хамелеон. — Сразу видно поджигателя!

Тогда схватили Голо — и он, наверное, и теперь еще помнит полученную трепку. С тех пор он не связывается больше с Какатаром-хамелеоном.

II

Наверное, родители М’Ботт-жабы считали, что она еще слишком молода: они научали ее немногому из того, что составляет мудрость жабьего племени. Правда, они ей наказывали не водиться с Багг-ящерицей, которая вечно бегает, как раб по поручениям хозяина. А еще родители М’Ботт твердили ей, чтобы она остерегалась Джанн-змеи, которая умеет так вовремя и ловко прикидываться лианой, чтобы не приближалась к змее даже тогда, когда та сбрасывает одежду и оставляет свою бубу на какой-нибудь развилине дерева. Но они, должно быть, думали, что уши М’Ботт-жабы еще слишком нежны, чтобы услышать о злоключениях предков.

Из-за тщеславия одного из этих предков когда-то чуть не погиб весь жабий род. С тех пор прошло много-много лун, и не счесть, сколько раз лужи наполнялись льющейся с неба водой, а потом высыхали под палящим солнцем. Все новые и новые поколения жаб сменялись на земле, оглашали своим пением тишину ночей, а в свое время уходили к праотцам, — и все это было уже после того, как прапрадед деда двоюродного деда Маму-Маматт М’Ботта, прапрадеда родителей М’Ботт-жабы, повстречал на своем пути дочь старого Калао, вождя змеиного племени, и влюбился в нее. Он попросил змея отдать дочь ему в жены, и ее за него отдали.

Однажды старый Калао, который стал плохо видеть, прогуливался, как всегда, медленно, враскачку и встретил на дорожке жабу, а ей то ли был недосуг, то ли она просто не захотела поздороваться со стариком (ведь далеко не все жабы вежливы, даже в нынешнее время).

Непутевая попрыгунья не извинилась. Да и времени на это у нее не было: старый Калао мигом вытянул свою длинную шею туда, где что-то неясно мельтешило перед его глазами (они стали теперь сильно его подводить), сомкнул челюсти — и проглоченная жаба, словно обильно политый соусом катышек просяного теста, послушно скользнула прямо в его желудок.

— Подумать только! — сказал себе старый Калао. — Подумать только, что я мог окончить свою долгую жизнь, так и не отведав этого сочного мяса и не узнав вкуса жабы!

Он вернулся в деревню и рассказал обо всем своему гриоту.

— Хозяин, — отвечал тот, — для тебя, твоих детей и друзей нет ничего проще, чем полакомиться жабьим мясом.

— Но как это сделать? — спросил старый змей.

— Хозяин, разве зять отказывался когда-нибудь поработать денек на поле тестя?

— В наших краях — никогда…

— И в других тоже, хозяин! Вот ты и попроси своего зятя по долгу родственника вспахать твое поле. Твоего зятя любят в деревне, и с ним придут его друзья и друзья его друзей.

Так и вышло, когда старый Калао перед посевом попросил помощи у мужа своей дочери.

При первом крике петуха зять с друзьями, друзьями своих друзей и друзьями их друзей, с гриотами и музыкантами впереди, вышли из своей деревни Кёр-М’Ботт, чтобы попасть в Кёр-Калао до рассвета. Они пришли туда уже спозаранку и, чтобы показать себя и сделать побольше, двинулись прямо на поле старого Калао. Гудели там-тамы, звенели песни, и работа спорилась. Там-тамы и песни разбудили всю деревню, и раньше всех — гриота, старого Калао. Гриот пришел к своему господину и сказал:

— Мне кажется, хозяин, что угощение для вас готово.

Старый Калао с чадами и домочадцами, с друзьями и их семьями не спеша отправились в поле, окружили его со всех сторон и набросились на усердно трудившихся жаб. Гриоты, музыканты и певцы были схвачены первыми, умолкли там-тамы и песни, и в наступившей тишине долго слышалось лишь щелканье челюстей — они смыкались, размыкались и смыкались вновь.

Скача, прыгая, спотыкаясь, бедные жабы пытались спастись бегством, но находили свой конец во мраке желудков племени Калао.

Только трем из них удалось ускакать и поведать в Кёр-М’Ботт об этом печальном, трагическом событии. Среди них был прапрадед прапрадеда Маму-Маматт М’Ботта, прапрадеда родителей М’Ботт-жабы.