Читать интересную книгу Сказки Амаду Кумба - Бираго Диоп

С этими словами она прилепила на спину Кари горб Кумбы. В ту же минуту пропел первый петух, духи исчезли, и Кари осталась одна на глинистом холме — одна с двумя горбами.

Первый, совсем маленький, причинял ей страдания всю жизнь, а теперь у нее был еще и второй горб, огромный, чудовищный. Этого она уже не могла перенести.

Подобрав полы одежды, Кари бросилась бежать куда глаза глядят. Она бежала днем и ночью; она бежала так долго и так быстро, что добежала до моря и бросилась в него.

Но она не вся скрылась под водой. Море не хотело ее поглотить.

Два горба Кари-куге высятся на краю полуострова Зеленый Мыс, и солнце, покидая земли Африки, шлет им по вечерам свои последние лучи.

И эти-то два горба Кари зовутся теперь «Груди».

Н’Гор-Ньебе

Н’Гор Сен был чистокровный серер[20] черный как уголь. Довелось ему раз в жизни взглянуть на Сангомарскую отмель у берегов великого моря, а вот на севере и востоке Н’Гор Сен так и не побывал. Поэтому он ничего не знал о беде Мавдо, старого фульбе из дальней земли Масины, который много лет назад однажды вечером за беседой до того забылся, что при всем народе издал неприличный звук. Все, от мала до велика, переглянулись; потом каждый пристально посмотрел на Мавдо, а он поднялся и, нырнув во мрак, зашагал к югу. Он шел ночью и днем, много лун подряд; он пересек страну народа марка, земли народа бамбара, деревни людей миньянка и бугристые поля народа сенуфо, похожие после засухи на бескрайние кладбища. Семью семь лет прожил Мавдо в лесу, в стране голых людей. А потом-медленно, усталым старческим шагом побрел обратно в родную Масину, потому что тоска по широким просторам иссушила его бедное сердце. И снова шел он много лун подряд, — пока не добрался наконец до берегов Нигера. В тот день огромные стада были переправлены через эту бурную, полноводную реку. И вечером умаявшиеся пастухи неторопливо беседовали у высоких костров. Мавдо подошел к огню, чтобы согреть разбитое, окоченевшее тело, и услышал:

— А я тебе говорю, что это было не так давно!

— Да нет же, давным-давно. Постой-ка, мой отец говорил, что как раз в тот год Мавдо…

Услышав это, старый Мавдо повернулся и ушел в темноту. Он побрел далеко-далеко на юг — доживать там свои дни…

Н’Гор Сен никогда и не слыхивал о беде горемычного старика Мавдо. Но с детства, с тех лет, когда он едва мог отличить правую руку от левой, Н’Гор Сен ни за что не соглашался поесть фасоли.

Как бы ее ни приготовляли, под каким бы соусом ни подавали, будь то приправа из поперченного арахиса или кислого щавеля; с чем бы эту фасоль ни ели — с котлетами из козлятины или с бараньей шеей, с вырезкой говядины или антилопы, — Н’Гор к ней не прикасался, ни единой фасолинки в рот не брал.

Всякий знал, что Н’Гор Сен — это Тот-кто-не-ест-фасоли. Но странное дело, и в его деревне, и во всей округе его звали Н’Гор-Ньебе[21], и никто больше не вспоминал его настоящего имени.

А приятелей его только раззадоривало то, что Н’Гор всегда отказывается присесть возле калебаса, если в нем виднеется черное пятнышко хотя бы одной фасолинки. И однажды они поклялись, что заставят Н’Гора отведать фасоли.

Н’Дене была юная красавица с тугой грудью, с округлыми бедрами, с гибким, как лиана, телом, и Н’Дене была подругой Н’Гор Сена. К ней и пришли приятели ее милого.

— Н’Дене, — сказали они, — мы дадим тебе все, что захочешь: бубу, повязки, бусы, серебро, только заставь Н’Гор Сена попробовать ньебе. Мы уж не знаем, что и думать про его причуды, и он не хочет нам, его братьям, объяснить, почему не ест фасоли. В роду-то его не было ведь никакого запрета есть фасоль.

Пообещать молодой, хорошенькой и кокетливой женщине наряды и драгоценности! Чего она не сделает, чтобы их заслужить, на что только не пойдет! Уговорить отведать кушанье, которое вовсе не запрещено обычаем? И кого же? Того, кто уверяет, что любит тебя, и доказывает это каждый вечер? Да нет ничего проще! И Н’Дене тут же согласилась.

Целых три ночи Н’Дене больше чем всегда льнула к своему другу, и стоило только уйти гриотам, музыкантам и певцам, которые развлекали юных любовников, как она принималась ласкать Н’Гор Сена. Она не спала ни минутки, все обмахивала, гладила его, пела ему нежные песенки и вела сладкие речи. Наутро после третьей ночи Н’Гор спросил:

— Н’Дене, сестра моя и возлюбленная, чего тебе от меня надо?

— О мой любимый, — сказала молодая женщина, — все уверяют, что ты не ешь фасоль, даже если ее приготовит твоя мать. А мне хочется, чтобы ты съел хоть горстку, которую сварю я сама. Если ты и впрямь меня любишь так, как говоришь, ты сделаешь это для меня, и я одна буду это знать.

— Так вот каково самое горячее твое желание? Ну, ладно, любимая, если уж тебе это нужно, чтобы поверить в мою великую любовь, свари назавтра ньебе, и я поем вечером, когда остынет земля.

Вечером Н’Дене сварила фасоль, приправила ее арахисовым соусом, добавила перца, гвоздики и еще столько всяких пряностей, что нельзя было распознать ни запаха, ни вкуса фасоли.

А ночью она осторожно разбудила крепко спавшего Н’Гора, нежно погладив его по голове, и поставила перед ним вкусно пахнущий калебас.

Н’Гор поднялся, вымыл правую руку, сел на циновку подле калебаса и сказал своей милой:

— Н’Дене, есть у тебя подруга, которой ты отдашь нос, если она потеряет свой? Подруга, с которой у тебя одно сердце, единственная, кому ты поверяешь все без утайки?

— Есть! — сказала Н’Дене.

— Кто же она?

— Это Тиоро.

— Ступай приведи ее.

Н’Дене пошла за своей лучшей подругой. Когда пришла Тиоро, Н’Гор спросил у нее:

— Тиоро, есть у тебя близкая подруга, от которой у тебя нет тайн?

— Есть! — отвечала Тиоро, — это Н’Гоне.

— Сходи позови ее.

Тиоро пошла за Н’Гоне, которая была ей дороже сестры. Когда Н’Гоне появилась, Н’Гор спросил:

— Н’Гоне, есть у тебя закадычная подруга, от которой ничего не скрывает твой язык, перед которой твое сердце яснее дня?

— Да, это Джеган, — сказала Н’Гоне.

Джеган пришла и на вопрос Н’Гора ответила, что своими секретами делится только с Сирой. Н’Гор велел ей привести Сиру, ее лучшую подругу. Пришла Сира и тут же побежала за Кари, единственной поверенной ее тайн. А Кари привела ту, от кого ничего не скрывала. И вот не меньше дюжины женщин окружило Н’Гора, присевшего в хижине у калебаса с фасолью.

— Н’Дене, сестра моя, — сказал он тогда, — я ни за что не притронусь к фасоли. Случись мне отведать ту, что ты приготовила нынче вечером, и завтра же все стало бы известно этим женщинам, а там — подружка от подружки, муж от жены, родня от мужа, соседи от родни, приятели от соседей — вся деревня и вся округа мигом узнали бы, что произошло.

И Н’Гор Сен вернулся среди ночи в свою хижину, размышляя над тем, как справедливо изречение: «Дари женщину своей любовью, но не доверием».

Дурные знакомства

I

Жить одному, насмехаясь над ближними, над их заботами и успехами, — бесспорно, мудро и предусмотрительно. Но если не обращать никакого внимания на слухи, на общее мнение, это может привести к большим неприятностям.

Если бы мудрый Какатар-хамелеон, чья осторожность сказывалась даже в походке, почаще встречался со зверями бруссы или хотя бы с жителями деревень, он знал бы, что́ все они думают о Голо-обезьяне. Он знал бы, каково мнение людей и отношение животных к этому необузданному, зловредному, сварливому, хитрому, озорному, лживому и развратному существу, которое только и смотрит, как бы кому-нибудь напакостить. Он знал бы, что ладони Голо черны, так как обезьяна все хватает руками, а зад красен и плешив — от многих трепок за проказы. Лек-заяц мог бы без труда объяснить Какатару, почему Голо — нежелательный попутчик. Тиль-шакал, Буки-гиена и даже Баконь-ворон, конечно, рассказали бы, почему никто не хочет с ним знаться. А М’Ботт-жаба поведала бы Какатару, что ее сородичи, например, никогда не якшались с Багг-ящерицей (ведь есть же знакомства — и знакомства!) и точно так же, без всякого сомнения, Голо-обезьяна и для него, хамелеона, неподходящая компания.

Но Какатар с ними не знался, и когда он брел, шатаясь и спотыкаясь, и случайно замечал кого-нибудь из них на своем пути, то менял окраску и сливался то с корой старого баобаба, то с сухим листком, который служил ему постелью, то с нежной зеленой травкой.

И все-таки однажды Голо, скакавший по краю тропинки, застиг врасплох хамелеона, прилепившегося на откосе термитного гнезда.

— Салям алейкум, дядюшка Какатар, мир тебе! — елейно приветствовал его Голо.

И отшельнику-хамелеону, чье настроение менялось гораздо медленнее, чем цвет кожи, пришлось ответить как подобает. Ибо «салям алейкум» вовсе не дороже стоит, чем «алейкум салям», и долг вежливости надо платить, — ведь, платя такой долг, не разоришься. И к тому же «здравствуй» никому еще не оцарапало рта.