Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мороз твердил:
- Дорогу, запаханную паном, следует восстановить.
Комиссия горячо схватилась за эту дорогу, заговорили все сразу, не обошлось без оскорбления эконома. Вспоминали, сколько даровых сил вытянула эта дорога из села - была широкая, как чумацкий шлях, а пан запахал, оставил узкую полосу, пятнадцать саженей припахал себе и задушил село штрафами.
Ненасытен человек. Уступчивость эконома (а что он мог сделать?) подстегивала, побуждала комиссию к новым требованиям, непомерным, неслыханным. Люди с ловкими, хорошо подвешенными языками - никогда экономии не было покоя от них. А что, если бы они были грамотны? Пан должен вернуть обществу луга - от прадедов еще это наша земля, по уставным грамотам нам отведена. И отныне пан не смеет пахать самовольно пары.
- Не у общества ли спрашивать позволения? - насмешливо спросил Чернуха.
Комиссия и на самом деле держалась такого мнения. Можно навек одуреть. Чернуху томило желание бежать куда глаза глядят от такого поношения. Нет сил слушать. Лютая ненависть давила его грудь, мутила разум.
- Культурное хозяйство... многополье... Совсем забросить поле? Чтобы поросло бурьяном? - пробовал он возражать. Экономия сразу после жатвы лущит стерню, пашет на зябь, обрабатывает черный пар. Не хотят ли они, чтобы сеять бурак по свежей пахоте и по весенней вспашке - яровую пшеницу?
А это никак не беспокоило людей. У них свои заботы:
- Скотину негде пасти.
Когда с этим порешили, Захар снова обращается к эконому с добрыми намерениями и ласково его убеждает: общество хочет избавить эконома от мороки.
- На что вам взяточники-лесники? Мы сами возьмем лес под свою охрану.
- Чтобы и пня не осталось? - вновь резко возражает эконом.
Захар заверяет эконома, и комиссия настаивает на том же:
- Без позволения сельского комитета никто и дерева не срубит.
Чернуха не стал возражать - все равно ни к чему не приведет. Безнадежно махнул рукой - каждое возражение только распаляет страсти - и обещал довести до сведения Харитоненки. В голову ему пришла трезвая мысль: надо держаться с людьми покладисто, не лезть на рожон. Моя хата с краю. В это опасное время надо остерегаться, чтобы не озлить людей против себя. Не стали признавать власти, забрали силу. Вон как разговаривают. Лукавые слова, доброжелательные советы, чтобы Чернуха оставил экономию, хитроумные предостережения - к чему? И нет помощи, нет защиты, потому что хоть стражники, полевые сторожа, объездчики, лесники и охраняют экономию, да что же поделаешь против силы? Толпа крестьян направила комиссию, сами ждут в лесу, чтобы в случае чего подать помощь. Неспокойные времена, тревожные ночи, бессонница поизмотали силы эконома. Он отправил жену в Сумы и остался один.
Харитоненко и не показывается в село, стал мрачен, нелюдим. Хотя веселье и развлечения в его доме в Сумах не прекращаются, все это показное. Все его имения, заводы понесли убытки. Разве одно Доброполье? А Николаевка, Янкивка, Угроеды, Краснояруга, Парафиевка, Натальевка, Ржава, Степановка, Еленовка - разве там спокойно? Отовсюду приходят печальные известия, тревожат сердце Харитоненки, везде хозяйство нарушено. Не подумать ли Чернухе на самом деле о совете людей?
Тем временем комиссия собралась в дорогу. Все встали, почтительно размахивали широкополыми брылями, никак не могли расстаться с экономом.
- Мы заявили только часть требований, - сказал Захар, - разве все сразу придет в голову? Будет еще время, люди поговорят, как надо распорядиться, - с приятностью сообщил он.
Еще не советовались, как ходить за скотиной, как оплачивать постоянных рабочих - рубль в день и чтобы каждый день менялась обслуга у скотины: каждый ведь хочет заработать. Но это уж под осень.
Немало разговоров, надежд на селе, еще никогда не была так взбудоражена сельская мысль, как в эту чудесную пору. Свобода!..
Захар приветливо выкладывал свои соображения эконому, и тот их мрачно выслушивал, а комиссия приветливо усмехалась: право, этот Захар скоро подступится к самому министру...
- А чтобы экономия не приняла требований села, - сказал на прощание Захар, - об этом не допускается и мысли, потому что тогда ни одна душа не выйдет в поле и другим не позволят, пусть поле зарастает бурьяном. Будьте здоровы!
- Может, дали бы вы нам взаймы хлеба хоть по три пуда или продали бы дешево, чтобы село дотянуло до жатвы? - спросил эконома Грицко Хрин.
На это Чернуха развел руками: и рад бы помочь, предупредительно заверял он комиссию, да хлеба не хватит даже на хозяйственные нужды скотине и на питание полевым рабочим.
- А! - промолвил Захар и больше ничего не сказал, однако Чернуха долго стоял в глубоком раздумье, прикидывал на все лады, как именно сказал Захар это "а", какой смысл вложил.
Совсем растревожился эконом и даже пришел в отчаяние. "Нервы!" - с досадой подумал он. Люди давно ушли со двора, а он все еще не мог прийти в себя. Принять все требования... Бросить экономию, отдать в чужие руки, а самому лишиться возможности хозяйствовать, лишиться немалых доходов в разгаре страды... Пойти куда глаза глядят... А куда, к кому податься в эту тревожную годину, кто станет уважать такого управляющего, который в опасный час покинул хозяйство? Харитоненко все надеется на губернатора. Примет ли он все эти требования, это позорище?.. А если не согласится?..
У эконома потемнело в глазах, зашлось дыхание.
3
Веселье, гомон! Крутобокие девчата красуются словно павы, покачивают роскошными плечами, позванивают дукатами, монистом - кружат в парах с золотистыми широкополыми брылями. Играют живые цвета, меняются, переливаются. Наплывает зеленая пелена, заслоняет глаза желтая завеса, набегают синие разводья. Аксамитовые корсетки облегают гибкий девичий стан, - одно ли лето гнулись в поле, вязали, пололи. В глазах рябит от ярких плахт, развеваются ленты, мелькают вышитые сорочки, пристукивают цветные сапожки. А небо ясное, синее - да каким же ему быть в этот веселый день! - щедро сыплет на землю лучи радости.
Дородные хозяйки, надменные, разряженные, сидели под дубами, осуждали Орину, - по-девичьи убралась, развенчанная, беспечная, нет стыда! Не захотела быть законной женой, бросила мужа, отреклась, водится с Павлом. На что смотрят родители, что за свет настал, поругание обычаев, неуважение к церкви. И с чего эти девки располнели, ожили, ведь сидят на огурцах да на картошке. От солнца, ветра - кто знает с чего.
Давно так не веселились, не тешились девчата - словно ясные звезды, водили хороводы, головы в цветах, сорочки в цветах, а косы, взгляды кровь стынет!
Ой дуб-дуба, дуба, дуба,
Дiвчино моя люба...
Хлопцы кинулись с гиком, не хлопцы - вихрь, на Павле рубаха горит, все в праздничном виде, - как начали откалывать да выбивать, метаться да летать - диво! Максим да Тимофей Заброда, верткие, гибкие, как начали разминать ноги, выкаблучивать да высвистывать - чудо! Задор, молодечество гремит, кружит, ходуном ходит.
Спесивые хозяйки, сидя под дубами, осуждали Тимофея Заброду - вечный батрак, тоже затесался среди парубков. Сорочка на нем горит, сапоги сияют, он вьется метелицей, ходит чертом, свистит, вскрикивает, подмаргивает Одарке. Помыкаемый людьми, безродный, он захлебывается в восторге, гуляет в компании - парубок! Чего веселится Заброда? Вовремя ли он развеселился? Рад, что хлопцы приняли его в свой круг.
В толпе показались деды, - кого только не притянут веселые гулянки! Из уважения к знаменитым баштанникам все расступились. Белые как лунь Ивко и Савка уселись на зеленой мураве, вынули из-за голенищ сопилки и друг другу под ухо замурлыкали. Гульбище онемело, заслушалось: журчат весенние ручейки, переливаются, клонят ко сну, будят неведомые чувства, переворачивают душу, так что грусть ложится на сердце, слезы навертываются на глаза, и хочется плакать...
Орина прислонилась к дубу, застыла, словно слилась с деревом. Жить в неведении, таиться со своей любовью к Павлу, встречаться темной ночью - до каких пор?.. А тут деды встали да как грянули песню - весь мир примолк, притих, не мог наслушаться, налюбоваться, как выпевают деды, с перехватами, с перекатами: "Ой, та... ой, та по Мурафскому шляху..." Голоса разлились на все село, полетели над садами, полями, разостлались над лугами, возвещают победу над панами. А грустят... О чем грустят, может, сердце чует тревогу? Сердце в песне купается, наполняется истомой, как раз самая пора начинать молодую жизнь - отхватили панское сено, проредили лес, только и жить бы, а тут пришла старость, седина вцепилась в бороду, с лысины пот капает, ой, горе! Одной мыслью деды жили, ничего бы не хотели перед смертью, чтобы любимые внуки Павло с Ориной породнились навек. Они мурлычат на сопилках, играют, то ли молятся, то ли думу думают. Плывет чарующая песня "Обсадила моя мила вишеньками двiр"...
Захар и Чумак, смоля люльки, смотрят из-под насупленных бровей на гульбище, за суровыми взглядами скрывают беспокойство и гордость, не натешатся, глядя на родных детей, не нагрустятся... Кабы скорее сломить панов, чтобы свобода пришла, чтобы поженились Павло с Ориной, а так церковь проклянет, люди осудят, поп развода не даст, погубят они свою жизнь, прячась и скрываясь. И уже богомольный Чумак стал примечать, как против его воли соблазн приходит в голову, кто знает, когда он был в церкви. Мятежные ветры кого не закрутят. И уже победа над панами не казалась такой несбыточной - сгребли же сено, срубили лес, оттого-то и веселится народ. Теперь бы еще оттягать аренду... Луга нужны, вырвать заробитчанам надбавку...
- Сборник материалов Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников - Алексей Борисов - История
- Буймир (Буймир - 3) - Константин Гордиенко - История
- История Украинской ССР в десяти томах. Том восьмой - Коллектив авторов - История