остановились на берегу Невы и у пригородов Ленинграда. Несмотря на яростные и многочисленные попытки, продвинуться вперёд они не могли, несли большие потери в живой силе. Прохоров рассказывал, что во время одной из бомбёжек по сигналам немецких шпионов были подожжены самые большие продовольственные склады Ленинграда, так называемые Бадаевские, пожар уничтожил почти все запасы продовольствия, и это значительно осложнило положение города. В ближайшее время ожидалось сокращение и армейского пайка.
В преддверии зимы Прохоров заказал в одной артели железные печки, которые на днях собирался привезти, они были необходимы. Хотя осень, и особенно сентябрь 1941 года, на юге Карельского перешейка, где в это время стоял медсанбат, выдался на редкость солнечным и тёплым, всё же по ночам в землянках было уже холодно. Кое-кто, используя разные подручные средства: жестяные банки из-под молока, старые вёдра и тому подобное, — начал мастерить в своих землянках маленькие печурки, проделывая дымоходы прямо в земле. Но, конечно, для отопления больших лечебных землянок нужны были полноценные железные печки и, главное, длинные трубы.
Ещё 8 сентября фашистские войска овладели городом и крепостью Шлиссельбург, расположенном на берегу Ладожского озера, таким образом почти весь левый берег Невы от Колпино до Ладоги оказался в руках немцев. Переправиться через Неву враг не сумел и после ожесточённых боёв в районе Колпино, куда ему, как стало известно позже, пришлось перебросить значительные силы, сосредоточенные ранее в районе Пулково и предназначенные для штурма Ленинграда, был вынужден перейти к обороне, решив взять город измором. От Прохорова санбатовцы узнали, что в Ленинграде произошла смена командующего фронтом: вместо известного прославленного маршала К. Е. Ворошилова назначили нового, до сих пор малоизвестного генерала Г. К. Жукова.
Бои западнее и южнее Ленинграда продолжали носить очень тяжёлый характер. В войсках ощущались большие потери, госпиталей в городе не хватало, а эвакуировать раненых из города не удавалось. На этом участке фронта после небольшого затишья ожидались бои и поступление раненых в медсанбат.
Информация, передаваемая Прохоровым, вызывала живейший интерес и различные толкования, а разъяснить положение, дать правильную оценку событиям было некому. Политрук Клименко, в общем-то храбрый и неглупый человек, в такой сложной обстановке казался явно растерянным. Коммунисты партячейки, состоявшей из пяти человек, объяснить положение, в котором пребывала страна, и в частности Ленинград, тоже не умели. Политотдел дивизии, потерявший в прошедших боях большую часть своего состава, был занят работой в полках, в которых политработников почти не осталось. Так и получилось, что личный состав медсанбата варился в собственном соку, и каждый толковал происходившие события как умел. Надо сказать, что большинство этих толкований оказывались может быть, даже слишком оптимистическими. Это объяснялось, очевидно, тем, что после тяжёлой физической работы и сильного нервного напряжения, испытанного военнослужащими батальона во время боёв в августе, с прибытием в этот новый район все немного успокоились. Хлопоты по устройству подземных сооружений, хорошее питание, нормальный режим работы и отдыха и сравнительно размеренная жизнь слегка расслабили людей.
После окончания «строительного» сезона продолжалось улучшение и совершенствование построенных сооружений. Оно уже не требовало больших сил, а велось, так сказать, в текущем порядке. В медроте опять установили дежурства по операционно-перевязочному блоку, а так как раненых и больных поступало немного, то решили дежурить посуточно по два врача. Вне дежурства можно было бродить по лесу и собирать лесные дары: грибы и различные ягоды, имевшиеся вокруг лагеря в изобилии.
Иногда над санбатом пролетали немецкие разведчики, но, видно, ничего не обнаруживали. С самолётов разбрасывались листовки, и бродившие по лесу подбирали их. Листовки эти были составлены крайне глупо: помещённые в них карикатуры на Красную армию и Сталина были настолько наивны и неправдоподобны, а русские фразы печатались крайне безграмотно и с таким большим количеством орфографических ошибок, что, кажется, у всех медсанбатовцев, кроме смеха над издателями, ничего не вызывали. Однако полагалось найденные листовки немедленно сдавать политруку Клименко, который, отправив по одному экземпляру в политотдел дивизии, все остальные сжигал в печурке, установленной, наконец, в землянке комбата.
Кстати сказать, в последнюю поездку (кажется, это было числа 15 сентября) комбат Васильев явился из Ленинграда, где, как мы говорили, жила его семья — жена и двое маленьких ребят, совсем удручённый. Был чем-то встревожен и ездивший с ним Прохоров, но о причинах своего расстройства они никому не рассказали. В эту последнюю поездку они привезли железные печи и трубы к ним. Как говорил Прохоров, пришлось выдержать в мастерской целый бой из-за них. На его заказ хотело наложить лапу интендантство фронта, и изготовленные печки пришлось чуть ли не украсть, но теперь, к счастью, вопрос с отоплением землянок и палаток был решён.
В землянках сделали некоторую внутреннюю перестановку и проделали в крышах отверстия для вывода труб. Правда, пока топили редко, главным образом, днём, и, скорее, не из-за холода, а для ликвидации сырости, которая под землёй давала себя знать.
О новом размещении медсанбата его командир Васильев уже давно, числа 7–8 сентября, доложил начсандиву, тот обещал приехать посмотреть, но, видимо, всё не находил времени. Ожидали его 10–12 сентября. Как раз перед этим подошло время помывки личного состава медсанбата, и все его подразделения по очереди пешком отправились к душевым установкам. Как мы уже говорили, они находились километрах в двух от батальона. Первыми ушли женщины из всех подразделений, за ними должны были идти мужчины из медицинской и госпитальной рот, а заканчивали помывку шофёры и хозяйственники. Для каждой группы отводилось строгое время, на мытьё давался один час. Но разве женщины, да к тому же не мывшиеся как следует больше месяца, смогут уложиться в час? И потому, когда медрота подошла к душевым установкам, то, конечно, обнаружила, что «наши дамы, — словами Льва Давыдовича, — продолжали плескаться, как утки». Пришлось расположиться на небольшом пригорке, ожидая своей очереди, но тут получилось следующее. Все армейские приспособления в армии не рассчитывались на оба пола, и потому были устроены так, что, если сама душевая и помещалась внутри закрытой палатки, то переход из неё в раздевалку (4–5 метров) был открыт со всех сторон. И потому пришлось «нашим дамам», а, скорее, юным девчонкам, с визгом и хохотом, под весёлые выкрики и смех наблюдателей, лететь в раздевалку галопом, закрываясь от любопытно-насмешливых взоров мочалками и просто руками.
Начсандив нагрянул в батальон неожиданно, да ещё и не один, а с начальником политотдела дивизии и армейским хирургом Фёдоровым. Это произошло 16 сентября, часов в 10 утра. В операционно-перевязочном блоке в этот день дежурило отделение Алёшкина. Ранним утром поступило два легкораненых, а затем