то, что произошло чуть ли не шестнадцать лет назад.
— Значит, все же сердишься, — заметила Лиза.
— Ничуть, — возразил Глебов. — Хотя если вспомнить, то, надо признаться, меня это тогда поразило. — Он заставил себя улыбнуться. — Что-то было в этом… веселенькое, мягко говоря.
Лиза решительно перебила его:
— Никогда бы не подумала, что ты окажешься мстительным. Я же была девчонкой!.. Ну влюбилась, ну помстилось — сбежала…
— Чепуха какая-то, — опомнился Глебов и оборвал Лизу, чтобы прекратить всякие разговоры: — Прости, у меня дела… Надо дочитать…
— Взъелся на меня, — не слушая Глебова, продолжала Лиза.
— Ничего не взъелся, — ответил Глебов.
— Вот видишь! — Лиза победно улыбнулась. — Кричишь! Без всякого основания. Злишься! Злишься!.. Хотя и несправедливо. Ведь я тогда тебя любила!
— Да ладно тебе… трепаться, — вдруг грубо взорвался Глебов. — Нашла, что вспоминать… Детские игры. Наш поезд ушел. — И чтобы окончательно добить Лизу, сказал: — Пойми, мы с тобой пожилые люди.
— Кто… «пожилой»?
— Я и ты.
— А я про это никогда не думала, — призналась Лиза.
— А ты бы подумала. Нам не всхлипывать надо о прошлом, а думать о Боге. Самое время, — отчеканил Глебов. — К тому же я тебя никогда не любил. Понимаешь, не любил! И хватит!
Лиза не была защищена от неожиданной грубости. Голос у нее задрожал, улыбка стерлась с губ, и она жалобно спросила:
— Совсем… не любил?
— Совсем… — Глебов заметил, что глаза Лизы наполнились слезами. Не хватало, чтобы она здесь разревелась, подумал он, но остался тверд и сухо произнес: — Лиза, у меня работа. Через два часа суд. Это серьезно.
— Ах вот даже как! Совсем не любил!.. Совсем? Никогда?! — Лиза задыхалась от негодования и обиды. Она не знала, чем бы ей сразить Глебова, и выпалила в отчаянии: — Не любил? А у меня… У тебя сын… Мой сын Костик… Твой! — Замолчала, наблюдая за Глебовым. Как она вовремя придумала про сына: посмотрим, каким соловьем он сейчас запоет.
Лиза демонстративно перебросила ремешок сумочки через плечо — лицо ее сияло, щеки разрумянились, глаза снова сверкали. Она стала прехорошенькой, совсем как в те молодые годы, когда Глебов ее увидел впервые.
— Ну, я пошла. — Лиза посмотрела на растерянное лицо Глебова, самодовольно хихикнула и добавила: — Тебе, по-моему, есть о чем подумать. Привет! — Хлопнула дверью и исчезла.
Глебов не побежал за Лизой, не стал догонять, чтобы объясниться. Он пребывал в забытьи, не понимая, что с ним происходит. Сначала сидел, уставившись на дверь, за которой скрылась Лиза, потом поднял глаза к потолку, глубокомысленно перебросил одну папку на другую, словно сделал важное дело, и застыл.
Эти картинки строго очерчены в его памяти и жестко окантованы. Их рамки хотя и тонки, но словно литые, такие не сломаешь. Может быть, они сколочены им из тех отполированных дубовых досок, что пролежали на чердаке у бабы Ани лет сто? Рамки очертили для картинки время. Он сам их строгал и клеил, только сюжет придумала судьба.
Молодой солдат обнимает бабу Аню, чувствует под своими пальцами ее сухую спину, проходит по позвонкам сверху вниз, снизу вверх. Обнимает, радуется ей, а сам пытается заглянуть внутрь дома, в открытую дверь, чтобы увидеть… Лизу! Но она не появляется в пустом проеме… Сердце вот-вот выскочит… Она не появляется в пустом проеме… В висках, как колокольный звон: почему она не появляется в зияющей темноте дверей? Не выдерживает и спрашивает неестественно тихим голосом: «А где же Лиза?»… Молчание. Потом ответ: «Нету ее, Боря. Уехала… навсегда. Она тебя, деточка, не стоит».
Входит в дом. Садится, чтобы не рухнуть на пол. Ноги не держат. Смотрит по сторонам, ничего не различая, словно ослеп.
Рамка есть, но картинка исчезает, в ней пустота. Нет, появляется зелень сада: оранжевая клумба цветущих настурций, за нею молодая яблоня, увешанная красными яблоками, как новогодняя елка игрушками.
Новая картинка в рамке: утро, кровать, подушка. На подушке неузнаваемое, худое, белое лицо — ни кровинки. Рядом на столике — стакан чая и несколько ломтиков хлеба, намазанных медом. Кто принес? Где он? Лежит — ничего не помнит. Спросили бы, что с ним? — не ответил. Чай горячий — дымится. В окне рябина — гроздья большие, увесистые. Закрывает глаза. Жужжит оса. Садится ему на лоб. Он ее не сгоняет — не чувствует. Смотрит — оса садится на ломтик хлеба, осторожно ползет по краю, ступает лапкой на мед, увязает, лапки ее подкашиваются, тело опускается в липкую массу и затихает. Попадается, как в капкан. Он тоже в капкане.
Вдруг. В детском доме гости. Стоит ор и беготня. Приезжают знакомые и родня. Он стоит в стороне один. Мимо пробегает убогий Севка, показывает ему плитку шоколада. На ее обертке красивый цветной рисунок Московского Кремля. Севка кричит, растягивая толстые неповоротливые губы: «А мне мамка вот что привезла! — Вертит перед его носом Московским Кремлем. — А у тебя мамки нету!» Показывает язык и, тяжело топая башмаками, убегает. Ночью он тихонько встает, опускается на живот и ужом ползет под кроватями через всю спальню, вытаскивает из Севкиной тумбочки шоколад. Приходит в уборную, закрывает кабинку, разрывает красивую обертку и, давясь, съедает всю плитку. Обертку рвет и спускает в унитаз. Утром Севка обнаруживает пропажу. Орет в голос, дико озирается, видит, что у него губы и подбородок в шоколаде, бросается на него, и они дерутся до крови.
Просыпается. На столике в маленьком стакане букетик: два цветка мальвы, темно-вишневые плоды шиповника, круглые ягоды ландыша. Сквозь цветы в окна пробивается солнце — их лепестки горят огоньками. Баба Аня негромко поет в соседней комнате.
Приезжает в Вычегду после училища на работу. Сначала на медленно ползущей электричке. На соседнем пути бабы вручную тянут сгнившие шпалы на обочину. Потом на стареньком автобусе. Автобус набит битком. Пассажиры перекликаются между собою. Он один чужак. Ухабы, пылища. Вырывается из автобуса усталый, злой, выволакивая свой потертый чемоданчик. Впереди него выходит женщина, в каждой руке у нее по сумке, за спиной — рюкзак. Ей навстречу бросается мальчик, маленький колобок, кричит радостно: «Мам-ка-а!» Обнимает ее за ногу, выше не дотягивается. Та отшвыривает его. Мальчик падает, ревет. Женщина отходит немного, ставит сумки на землю, бежит к мальчику, поднимает, целует… И тут он видит девушку. Она просветленно улыбается, скользит мимо, слегка задевает его и уплывает в неизвестную даль. Он видит ее спину в длинной синей кофте с закатанными рукавами и узкую полоску мини-юбки, едва заметной из-под кофты. Тоненькие руки девушки, она размахивает ими на ходу, кончаются ярко-красными ногтями. Толстая тетка, громыхая пустыми ведрами, цепляется за его