исполнили? Кто прибалтийские губернии немцу отдал, а Украину – им с австрияками? Фабрики и заводы у кого, а?.. Земля?..
– Эстляндия с Лифляндией не русские. Как и Польша, кстати. Пусть сами живут, немцы им самоуправление пообещали, а полякам и вовсе своё государство сулят и уже сейм собрали. А что до прочего… Земля, говорите? Так земля теперь у крестьян. Фабрики – под рабочим контролем, – упрямо ответил Станкевич. – Я, сударь, лямку с прапорщика аж тридцать пять годочков тяну. Ротой без малого восемь лет командовал. Своих солдат до сих пор в лицо почти всех помню. Сам за неграмотных письма в их деревни писал; и сам же им ответы читал, так что всё знаю. Не по гвардейским паркетам отирался! Так что вижу, что главное красные уже сделали – волю народу дали. Землю дали. А что её покупать-продавать нельзя – так оно и к лучшему: мироеды не скупят, бедняка по миру не пустят.
– То-то вам с продразвёрсткой пришлось по деревням ходить, хлеб собирать… – скривился Яковлев. – Видели мы на Дону, как ваши работали. Сперва-то казачки не то, чтобы за нас были, нет. Это когда ваши комиссары поехали да хлеб выгребать стали – вот народ и поднялся!
– Так то казаки. Они испокон веку и землю имели, и волю. А почему только они?.. Чем они смоленского иль рязанского пахаря лучше?
– Тем, что кровь всегда готовы были за Отечество пролить, – отрезал Яковлев. – Тем, что по сполоху, по тревоге явиться должны были «конно и оружно», и всё – до последней иголки – своё, не казённое. Впрочем, чего спорим-то? Изменником и дезертиром вы от этого быть не перестанете. Константин Сергеевич, вы полковой начальник. Согласно уложению о военно-полевых судах, вы его возглавить должны. Мы не большевики, у нас не Чека.
– Некогда нам тянуть да суды разводить. Я казни не одобряю – за малым исключением – и даже комиссаров пленных к государю на суд отправлял. Впрочем… дадим ему шанс? Один!
– Добрый вы человек, Константин Сергеевич, – вздохнул начальник второго батальона. – Вот у Михаила Гордеевича не так, совсем не так…
– Михаил Гордеевич воюет доблестно, и не мне его судить, – возразил Аристов. – Ни его, ни методы его полка. А мы здесь никого ни расстреливать, ни вешать не будем. Арестовать и отправить по этапу. Нет, Семен Ильич, никаких возражений. Я, как старший воинский начальник, решение принял. Станкевич! Вы слышали, я сказал про один шанс? Даю вам возможность раскаяться и кровью искупить вину свою перед Россией и государем, перейдя на нашу сторону. Командир вы толковый, место для вас найдётся. Немало таких же вот, как вы, «краскомов» бывших за нас воюет, и воюет хорошо. Решайте, Станкевич. Шанс будет только один.
Бывший полковник только усмехнулся.
– Roma traditoribus non premia. Рим предателям не платит. Нет уж, сударь, я свой выбор сделал. С кем народ российский – с теми и я.
– А вы уверены, что народ не с нами? – прищурился Аристов. – Вот ребята вокруг меня, они что же – не народ, нет? И разве не сказано: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает[7]»? А большевики разве с Ним?
Станкевич только пожал плечами. И промолчал.
Пленника отправили в тыл вместе с ранеными, Александровский полк шёл дальше.
Ни Аристов, ни Яковлев, ни остальные кадеты – никто не знал, что уже во Мценске медицинский их вагон будет остановлен дроздовцами. Нет, изначально они не хотели ничего дурного – просто погрузить своих увечных бойцов. На беду, бывшего начдива-55 Станкевича заметил сам Дроздовский, осведомился, мол, кто таков? Не подозревая ничего дурного, сопровождавшие транспорт александровцы – из недавно присоединившихся к полку – доложили во всех подробностях. Ибо кто же в Добровольческой армии не знал полковника Михаила Гордеевича Дроздовского!..
Полковник выслушал доклад. А потом с каменным лицом приказал: «Караул снимаю, пленного приказываю передать под мою ответственность. Вот расписка для вашего командования».
…Суд над Антоном Владимировичем Станкевичем таки состоялся. И это был не государев суд, а суд военно-полевой. Да ещё в Дроздовском полку, знаменитом тем, что сами они пощады не просили и не давали.
Бывшего полковника Станкевича[8]приговорили к повешению. Приговор был приведён в исполнение немедленно. В последнем слове Станкевич только и сказал, что честно служил России так, как велела ему его совесть, и раз за это суждено ему быть даже не расстрелянному, как дворянину и офицеру, а повешенному, словно последний разбойник, – значит, так тому и быть.
Тело Станкевича всё-таки похоронили. И даже в церковной ограде. Тут Дроздовский возражать не стал.
Но ничего этого в тот июльский вечер александровцы ещё не знали…
Интерлюдия
Ленинград, осень 1972
Разумеется, ни завтра, ни послезавтра Онуфриевы-старшие никуда не отправились. Ни в следующую неделю, ни даже через месяц.
«Всё будет хорошо», – пообещала бабушка Мария Владимировна, и Юлька Маслакова ей поверила. На какое-то время всё так и сделалось – «хорошо». Юлька с Игорьком по-прежнему вместе ходили в школу, делали уроки; но что-то изменилось, и изменилось сильно.
Во-первых, бабушка с дедушкой и впрямь готовились. Отбирали небольшие, но ценные вещи, которые можно «там» легко продать. Собирали информацию, печатали сами себе «шпаргалки» по химии, биологии, медицине. Тщательно отбирали вещи, некоторые шили на заказ, «чтобы безо всяких меток». Собирали вещи и для Игорька с Юлькой.
– Вы посмотрите, приглядитесь. И сами потом всё решите.
– Как это «сами решите»?! – пугалась Юлька. – А как же моя мама? Она же приедет! И уже довольно скоро! Полгода прошло, даже больше!
– Всё устроится, – непреклонно отвечала всякий раз бабушка. – Никто вас с Игорьком на произвол судьбы не бросит.
Тут Юлька подумала, что ведь Мария Владимировна едва ли может вот просто так взять и забрать её из школы. Хотя с другой стороны, если здесь, в её родном потоке, пройдёт всего минута, а в потоке александровских кадетов, Пети Ниткина и Феди Солонова, целых полгода, то…
«Но ведь я же расту!» – вдруг мелькнула паническая мысль. Она и за то время, что пробыла в Гатчино 1909 года, несколько вытянулась. Хорошо, что в школе ничего не заметили, или решили, что, мол, «изменилась за лето».
Бабушка и профессор выслушали её очень серьёзно. Они вообще относились к ней почти как к взрослой, что, как ей казалось, несколько злило Игорька.
– Всё верно, милая. Но, как я сказала, ты сама решишь. Время летит быстро – глазом моргнуть не успеешь, а