Я товарищу Троцкому это в лицо говорил, ты ж меня знаешь. С фактами.
– Говорил? А он что?
– Рассмеялся да по плечу похлопал. Мол, не боишься ты, товарищ Боков, критиковать в открытую, честно, по-большевистски. Нам такие люди нужны. Но и такие, как Бешанов, нужны тоже. Революция, дескать, это не только новый мир строить, это ещё и труп старого… пре-па-ри-ро-вать, – закончил он по слогам, с недовольной гримасой. – Препараторы, эх…
– Давай уж покороче, Тимофей Степаныч. Ты ныне в чинах больших. Понимаю, заслужил. Да только не томи уж, а?
– Прости, Миша, старика. В общем, уезжай-ка ты отсюда поскорее.
– Я и так собирался…
– Сняли тебя с полка.
– Как это «сняли»?!
– За связь с белой агентурой.
– Она не агентура! – Жадов вскочил. – Мы с ней Таврический штурмовали!
– Эх, Миша, душа ты чистая, – вздохнул Боков. – Знаешь, сколько таких, кто Таврический штурмовал, ныне на ту сторону перекинулось?
– Не знаю и знать не хочу! Ир… товарищ Шульц не такая!
– Такая, не такая… Они с Сиверсом ныне ответ иному судии дают, я боюсь. А на тебя приказ вышел. Из Красной армии уволить, но под суд не отдавать. Упросил я Льва Давидовича…
Жадов молчал, растерянно вертя в руках бумагу с приказом.
– Уезжай из Питера, Миша. Куда подальше, хоть на Урал. Постой! По глазам вижу, что делать станешь. В Харьков бросишься, да? Фронта, по сути, нет, до города доберешься, и…
– И. – Комиссар вышел из оцепенения. Аккуратно положил приказ на край неоглядного стола. – Хоть могилку отыщу…
– Ничего ты там не отыщешь. Чека наша учёт захоронениям не вела, расстрелянных закапывала где придётся – контра, чего её жалеть? Говорю тебе, не узнаешь ничего и не отыщешь, только пропадёшь зря. Я ж тебя знаю.
– А что ж мне делать-то тогда, а, Тимофей Степаныч? Если из армии меня погнали, знать, и не начдив я теперь…
– Не начдив, – вздохнул Боков. – Вот, держи. На склады пойдёшь, заберёшь паёк за месяц вперёд. Я подписал.
– Благодарствую, товарищ замнаркома…
– Не за что. Я, чтобы ты знал, Миша, с приказом этим не согласен. Ошибку они допустили, это точно. Но и ты пролетарской бдительности не проявил, согласись. Из Питера, как сказал тебе уже, уезжай. И скажи спасибо, что из партии тебя не вычистили.
– А вот уж чёрта с два им! Я вступал, когда…
– Да знаю я, Миша, всё знаю! – с досадой перебил Боков. – Уезжай, честное слово. В себя приди. На заводе поработай…
– Товарищи мои насмерть с беляками бьются, а я, значит, отсиживаться стану? Вот уж нет! Мобилизация идёт? Идёт! Вот и пойду добровольцем, хоть рядовым, но пойду!
– Уезжай, Жадов! – повысил голос и замнаркома. – Уезжай, пока в тебя Ягода не вцепился! У этого всякая вина виновата, контру изводит – прямо как опричники царя Грозного боярскую крамолу.
Тимофей Степанович был мастером грамотным и начитанным, а больше всего любил он «Князя Серебряного».
– Одну бумагу я тебе справил, видать, и второй не избежать. – Боков принялся рыться в ящиках. – Поедешь в командировку, чин чином. На Ижевский оружейный завод. Ну, чего глазами сверкаешь? Я тебе не царский генерал, не сверкай зря. Бери мандат и иди. И чтобы к вечеру духу твоего в Питере не было!
– Не будет, – мрачно посулил Жадов. – Благодарствую, Тимофей Степаныч. Не забуду твою доброту.
Боков только отмахнулся.
– Я хоть и зам у Льва Давидовича, а только так тебе скажу, Михаил: Благоев-то многое верно говорил. Ой, многое… Ну, прощай. Да как в Ижевск приедешь – телеграмму дай. Служебную. Всё понял?
– Так точно, товарищ Боков, понял.
– Да не вздумай самовольничать! В Харькове беляки, так что…
– Я помню. – Жадов взялся за ручку двери. – Только… я правды всё равно добьюсь!
И шагнул за порог.
Боков лишь печально покивал.
– Добьёшься, добьёшься…
И вернулся к бумагам.
Вечером того же дня на Московском (как именовался с первых дней революции бывший Николаевский вокзал) появился высокий и плечистый рабочий в форменной чёрной тужурке мастера-металлиста казённых заводов, на серо-стальных петлицах – скрещённые молот с резцом. Царский герб уже отковырен, виден только более тёмный его след. Стрелку железнодорожной охраны рабочий этот показал мандат, подписанный замом наркомвоенмора товарищем Боковым, и был беспрепятственно пропущен. Тот же мандат доставил ему билет и плацкарту.
Поезд, правда, был не ижевский, совсем нет.
Михаил Жадов ехал в Москву.
От Харькова прямая и торная дорога ведёт почти строго на север. Хорошее шоссе на Белгород – Курск – Орёл и железнодорожная ветка. Именно к Орлу и подходил эшелон александровцев, сразу за головным бронепоездом «Единая Россiя».
– Орёл, Орёл, Орёл… – бормотал Петя Ниткин, листая страницы «Большого географического справочника» и подсвечивая себе фонариком. Где он ухитрялся добывать книги – все давно и гадать бросили.
– У тех тогда всё там назад и покатилось, – заметил Фёдор полушёпотом.
– Именно. – Петя не отрывался от книги, вертел то так, то сяк, разглядывая схемы. – Но тогда всё было иначе.
– Как «иначе»? Сил у красных и тогда, и сейчас больше десятикратно. И тогда, и сейчас был, считай, один фронт. Колчака-то там, к осени их 19-го, уже разбили. На западе перемирия добились.
– Верно. Потому и у нас один-единственный шанс. Такой же, как тогда. Не останавливаясь, вперёд. И не думая о флангах. Возьмём Москву – всё у большевиков рухнет. А не возьмём – увязнем в их пехоте. Сейчас они её со всех концов погонят.
– Уже гонят. Не могут не гнать.
– Угу. А потому – прямо на Москву. Кинжальный удар. А оттуда на Питер. Бронепоездами. Как немцы у нас осенью четырнадцатого, помнишь?
Фёдор помнил.
– Только красные рельсы попортят, вот и вся недолга.
– Пусть портят. Это Москва себя прокормит, а Питер нет. Возьмём Москву – отрежем Питер от страны, от запасов, от…
– Да какое ж отрежем, а ветка на Витебск? На Вологду?
– Эстляндия с Лифляндией все под немцами, а поляки уже под Минском стоят. «Жабьими прыжками» вперёд пробираются. С большевиками о мире да границе балакают, а сами – тут на пять вёрст вперёд, там на семь. Вот сперва до Барановичей добрались, а теперь уже и Минск близок. А с Вологды многого не натащишь.
– Две Мишени этот план выдвинул?
– Он, – кивнул Петя. – Потому как тоже голову ломал над той гражданской. Думал, как победить можно было. И пришёл к выводу, что только стремительный бросок к Москве, больше никак. Не растекаться широким фронтом, а только вперёд.
– Вот и летим вперёд…
– Летим. Тогда и там у наших силы кончились.
– А здесь, Петь? Не