Мы вернулись в зал, где народ продолжа есть, пить и веселиться. То есть до «половецких плясок» дело пока не дошло, да и трудно было дойти при таком аккомпанементе, но в заел стоял непрерывный гул от разговоров и вспышек смеха — это Кобзон, кажется, травил ближайшему окружению анекдоты.
— Умирает старый еврей, — слышу я голос Иосифа Давыдовича, — и, обращаясь к жене, говорит: «Циля, ты мне изменяла?» Та молчит. Еврей не унимается: «Я все равно ухожу, никто, кроме меня, ничего не узнает». Супруга: «А вдруг ты не умрешь?!»
Очередной взрыв хохота, а я сажусь на своё место, прикидывая, что бы такого ещё нацепить на вилку. Горячее уже принесли, и пахнет просто обалденно! Осетрина по-московски, судак-фри, бефстроганов с картофелем, эскалоп из свинины, котлеты бараньи, язык отварной под соусом, цыплята жареные с гарниром… Это мне объяснял стоявший рядом официант, когда я поинтересовался названиями блюд.
— Что у вас там было? — поинтересовалась раскрасневшаяся мама, отправляя в рот виноградину.
— Один деловой вопрос обсуждали, я тебе потом расскажу, — отмахнулся я, подтягивая к себе румяного цыплёнка. — Как вы, не заскучали?
— Мне хорошо, — ответила с блаженной улыбкой Инга.
О-о, кажется, девушке шампанское в голову слегка дало. Надо бы ей заканчивать с выпивкой. Пусть кто-то и не считает шампанское серьёзным напитком, но на голодный желудок оно тоже так неплохо действует. А Инга, я смотрю, не очень-то и закусывала.
В этот момент джаз-трио заиграло нечто, подо что можно было танцевать «медляк», и я решил, что моей девушке не помешает немного размяться. Может, это малость проветрит ей голову.
— Сударыня, разрешите пригласить вас на танец? — предлагаю, разобравшись с половиной цыплёнка.
— С удовольствием, сударь? — звонко рассмеялась Инга.
Как же от неё притягательно пахнет, думал я, бессовестно прижимаясь к Инге во время танца. Кажется, это что-то из того парфюма, что я ей дарил. Знал, что дарить. Это прямо-таки какой-то афродизиак, чем сильнее я прижимаюсь к партнёрше, тем сильнее мне её хочется. Так бы и увёл в какой-нибудь укромное местечко, да в ту же курительную, только опасно это, дверь там вроде бы изнутри не закрывается. Зайдут люди подымить, а там молодой композитор со своей девушкой кувыркаются.
— Фух, жарко как, — обмахивается ладошкой Инга, когда музыканты делают паузу. — Макс, я схожу в дамскую комнату, мне нужно немного освежиться.
— Макияж не испорть, — советую ей вслед.
— Да ладно, у меня только ресницы подкрашены, — отмахивается она.
Джазмены снова затеяли играть что-то неторопливое, я собираюсь возвращаться к недоеденному цыплёнку, как в этот момент чувствую на своём плече чьё-то нежное прикосновение.
— Извините, вас ведь Максим зовут?
Это не кто иная, как Ротару. Красива, чертовка! В тёмных как ночь глазах плещется бесеньячье пламя, острый кончик языка облизывает верхнюю губу. Губы, кстати, могли бы быть и попухлее, но и так неплохо.
— Да, Максим, — улыбаюсь Софе.
— Я видела, как вы танцевали со своей девушкой… Это ведь ваша девушка? Ваша пара смотрелась очень красиво, настолько, что мне тоже захотелось с вами потанцевать. Вы не против?
Хе, ещё бы я был против! С самой-то Ротару!
— Нет вопросов, София… эээ… Михайловна.
— Можно просто София, я ещё не настолько стара, — притягательно улыбается она мне. И вот мы уже медленно двигаемся в танце. Я выше своей партнёрши почти на голову. Её узкие ладони с длинными пальцами на моих плечах, мои — на её осиной талии, частично накрывая бёдра. Я кусаю губы, упорно отводя взгляд в сторону, а она, я чувствую это, смотрит мне в глаза, словно бы пытается загипнотизировать. Уф-ф, как же это тяжело, танцевать с женщиной, которая тебе безумно нравится, но с которой у тебя нет никаких перспектив. Может, сама Софа и не прочь была бы со мной, таким молодым и красивым (хе-хе), замутить, но меня сдерживало обещание, данное когда-то Инге, и это очень, очень напрягало. Я уже начал было даже жалеть о своей клятве, но в этот момент Ротару негромко говорит:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Максим, а ты отличную песню Алле подарил. Это, наверное, было лучшим, что сегодня прозвучало на записи концерта.
— Вы мне льстите, ваша песня тоже неплоха, — корректно замечаю я.
— Ой да ну ладно! «Две звезды» заставили зал аплодировать стоя.
— Стоя?
— Не весь зал, но некоторые вставали. Уже забыл?
— А, ну может быть, я как-то не обратил внимания.
— А ещё что-нибудь для Алки написал?
— Ну-у, есть парочка песен, которые ей понравились, но одну она хочет петь лет через пять, считает, что она подходит более возрастной исполнительнице. А вот вторую, она называется «Позови меня с собой», думаю, Алла уже включила в свой репертуар.
— А может, у тебя ещё что-нибудь в столе припрятано? То, что ты Пугачёвой не показывал?
Ага, вот оно, ради чего она втянула меня в этот танец. А то — красивая пара, красивая пара… Песню ты от меня хочешь, вот чего!
В этот момент я увидел шедшую со стороны ведущего к туалетам коридорчика Ингу, и мне очень захотелось отпрянуть от Ротару, сделав вид, что мы незнакомы. Но музыка ещё играла, и Софочка крепко вцепилась своими наманикюренными пальчиками в мои плечи, словно паук, надёжно удерживающий хелицерами свою маленькую, крылатую Цокотуху.
Инга, вполне естественно, узрела творящееся безобразие и её брови слегка так выгнулись, символизируя удивление, смешанное пополам с возмущением. Поймав её взгляд, я изобразил мину, должную соответствовать фразе: «А что я мог сделать?! Не виноватый я!»
Инга, демонстративно отвернувшись, прошествовала на своё место. Ладно, переживём как-нибудь, не впервой. И тут же я почувствовал на себе ещё один пристальный взгляд, на этот раз принадлежавший Алле Борисовне. Вот тут я аж поёжился, почувствовал себя кроликом перед удавом. Вот же блин, между пауком и удавом в роли мухи и кролика, попал так попал.
— Максим, ну что же ты молчишь? — вывел меня из мрачной задумчивости голос Ротару.
— Что? А, песня… В общем-то, есть одна вещь, которая Алле не совсем по стилистике подходит.
Что же делать, ведь и в самом деле «Хуторянка» — совершенно не пугачёвская песня. А человек просит, почему бы не потрафить хорошей певице? В конце концов, я ещё никаких договоров с Алкой не пописывал, и чует моё сердце, не подпишу. Понятно, что Примадонна на ближайшие лет сорок, если особо ничего не изменится с моим вмешательством в историю, будет властвовать на отечественной эстраде, но у русских, что называется, собственная гордость.
— Прекрасно, — между тем чуть ли не в ухо мне шепчет Софа, обжигая горячим молдавским дыханием. — Прекрасно, когда ты сможешь мне её показать?
— Пока не знаю, завтра у меня начинается турнир…
— Что за турнир?
— Я же ведь ещё и боксом занимаюсь. Завтра стартует первенство ВДСО «Трудовые резервы», я принимаю участие.
— Ясно… Завтра я улетаю в Киев, и в Москве появлюсь только на концерте к 8 марта. Больше двух месяцев…
— Могу ноты с текстом почтой прислать.
— А может, прилетишь в Киев? Ты был когда-нибудь в зимнем Киеве?
— В Киеве? Как-то вообще не доводилось…
— Ты многое потерял! Летом он прекрасен, но и зимой там есть на что посмотреть. Ты где учишься?
— В ПТУ, на помощника машиниста, — отвечаю немного смущённо.
— В ПТУ? — она искренне удивляется. — Я думала, ты студент какого-нибудь института.
Меня же вроде Масляков представлял как 16-летнего вундеркинда, а 16-летних студентов, наверное, не бывает, пусть даже они и вундеркинды. Либо она за кулисами просто не прислушивалась к нашему мини-интервью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мечтаю, конечно, в будущем поступить в Литинститут, но пока приходится осваивать азы работы электровоза.
— Ну так что? Каникулы же у вас будут? А дорогу мы оплатим, на этот счёт можешь не беспокоиться.
Где-то я это уже слышал, про оплаченную дорогу. Между делом музыканты практически без паузы заиграли следующий медляк, не иначе под нас подстраиваются. И не мы одни уже танцуем, вон и Сенчина с Рыбниковым чуть ли не в обнимку переминаются под музыку.