Но, наверное, все — таки на небесах надо мной решили сжалиться и в этот раз все обошлось.
Инна плакала и просила прощения. Говорила, что любит и только поэтому наглоталась какой-то хрени. Устала от моего равнодушия. Секса хочет. Ласки. Любви. А я не понимал, что ей не хватает. Я же ее почти на руках носил. Да, не было слов любви. Но она об этом знала. Не было секса. Так врач не рекомендовал. И я совру, что не был этому рад. Я не хотел Инну. Но вот если бы не запретили, то не думаю, что мы воздержались от секса. И проблема была не в этом. Я не изменял своей жене, всегда ночевал дома, но как бы хорошо я к ней не относился, она была мне чужой, и Инна это чувствовала.
После случая с наркотиками я изменил свое мнение. Я понял, что не смогу находиться с Инной рядом, не потому что не люблю ее. Я не знал, как можно было так рисковать жизнь человека. Просто в голове не укладывалось. Инна стала мне противна, и я был не уверен, что мы сможем сохранить наш брак, но пока промолчал. Просто принял ее мольбы и просил всевышнего дать нашему ребенку шанс. Шанс родиться.
Ангелина родилась в мае.
Инка благополучно доходила до окончания срока беременности. Без истерик и слез. Потому что улетела домой к родителям. Так ей было легче. Я не стал ее останавливать. Мне было все равно, лишь бы я смог мое маленькое счасть подержать на руках.
За две недели до родов Инну перевезли в Германию и в конце мая я стал счастливым отцом крохотной девочки. Но только на несколько часов.
Ангелина родилась слабой и практически не жизнеспособной. Сильнейшее истощение, вялое состояние, отсутствие аппетита и сильный дефицит веса. А после сдачи кучи анализов выяснилось, что Ангелина наркозависима.
Ее сразу же поместили в реанимационный блок. А у меня был шок. Ярость клокотала во мне как лава в вулкане. Я хотел убить Инну. Сам. Собственными руками. И нисколько не боялся ответственности. Мне было плевать. Она убила моего ребенка. Но ей тогда повезло. К ней меня не пустили. А вот малышку я увидел в тот же день. Увидел и пропал. Это была любовь с первого взгляда. Навсегда.
Я тогда жил в реанимации. Вместо ее непутевой мамы, которая после выписки сразу же ушла в загул. Стоило мне только сказать ей по телефону, что она ответит за свои действия, как Инна тут же растворилась, а через три дня оказалась в наркологической клинике с передозом.
Мне было начхать на свою жену. Я вместе с врачами бился за жизнь своего ребенка. День сменялся ночью и наоборот, но я ни на минуту не отходил от Ангелины. Сам ее переодевал, кормил, носился с ней по врачам. Но как бы ни старался и как бы ни молился, прогнозы были неутешительными. А я не верил. Я надеялся, что мы справимся с ней. Ведь я больше не представлял, как смогу жить без этого темноволосого ангела с синими глазами, который иногда смотрел на меня так внимательно, словно все понимает и чувствует мою любовь к ней.
А я любил ее до дрожи. Не жалел ни сил, ни времени, ни денег. И спустя месяц уже не представлял, как буду без нее жить.
Держал на руках и, заглядывая в ее красивые глазки, видел, как счастливы мы будем с ней. Ангелина довольно гулила, словно соглашалась со мной, а потом уснула. Я прижимал ее, смотрел в окно, и верил, что мы справимся.
Я не сразу понял, что моя дочка перестала дышать. Держал на руках и не почувствовал, как она покинула это мир. Тихо и безвозвратно. А когда осознал, что ее маленькое, еще теплое тельце, больше не подает признаков жизни, закричал. Так душераздирающе, словно своим криком мог вернуть ее. Но Ангелина не дышала. И тогда я впервые в жизни в таком осознанном возрасте заплакал. Захлебываясь и не сдерживая рыданий. Но ни ее, ни меня это не спасло. Мы оба покинули этот мир. Она ушла, надеюсь, в свой волшебный и счастливый, где у нее теперь есть все. А я в свой черный и мертвый, где у меня не осталось ничего и никого.
Похороны своей дочери я помню смутно. Потому что находился в прострации. Я организовал все сам, но ос таким ощущением, как будто все происходит не со мной. Как будто я смотрел со стороны. Смотрел, как не проронили ни слезинки родители. Ни мои, ни Инны. Странно, зачем они вообще приехали? Смотрел, как не приехала Инна, находясь в своем наркотическом дурмане. Она видела свою дочь один лишь раз. Сразу после родов. И все. Она даже не держала ее на руках. И мне бы удивиться ее поведению, но мне было все равно. Моя душа плакала об утрате самого ценного, что было у меня в жизни. Смерть Ангелины подкосила меня настолько сильно, что я потерял интерес ко всему происходящему. Если раньше я хотел придушить Инну за то, что она сделал с нашим ребенком, то сейчас мне было наплевать на нее, ее проблемы и чувства. Я не хотел понимать, вникать, помогать. А ей это было на руку. Она вернулась к своей прежней жизни и наш брак по-видимому ее больше не волновал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И меня тоже. Штамп в паспорте не имел для меня значения. Будь я в своем уме — развелся бы с ней. Но в тот момент этот факт казался таким никчемным, что я просто пустил все на самотек.
Отсутствие Инны даже радовало меня. Я не знал, что ей сказать. Не знал, как посмотреть в глаза. Если ей было все равно, то я чувствовал вину за смерть нашей малышки. Я не находил себе места. И только на кладбище понимал, что нахожусь в нужном месте. Поэтому длительное время ездил туда и проводил там практически все свое время. Со стороны, наверное, казалось, что я совсем ополоумел, но я не мог по-другому. Мне нужны были разговоры с моим ангелом.
Мне нужно было сказать ей, как я сожалею о том, что так все получилось. О том, как сильно я люблю ее. О том, что мне трудно принять ее уход. О том, что она — это все что было у меня.
Я плакал и просил прощения за то, что не уберег. Просил вернуться, потому что без нее у меня не было смысла в жизни. Просил за себя, за Инну, за всех. Но меня не отпускало. Стоило мне закрыть глаза, как я видел вполне осмысленный взгляд Ангелины, глядящий на меня с укором. Не мог спать. Потому что стоило только провалиться мне в сон, как я сразу же видел, как держу ее маленькое бездыханное тело в своих руках.
Это был мой ад. Персональный. Все, что было до этого в моей жизни, потеряло смысл. Даже предательство Маши теперь казалось не таким страшным и душевыворачивающим. Уход Ангелины был больнее. Он давил на меня так, что единственное что я хотел — так это умереть. Оказаться рядом с моим ангелом.
Но у судьбы были другие планы на меня.
День за днем мне приходилось жить и понимать, что я тоже виноват. Ведь если бы я не отпустил тогда Инну в Россию, то могло быть все иначе. Возможно, она бы не рискнула принимать наркоты рядом со мной. И тогда у Ангелины, возможно, был бы шанс. Маленький, единственный, но все же шанс.
Но теперь ничего не вернешь назад. И чтобы я ни делал, света в конце тоннеля я не видел. Становилось только хуже. И в один момент я понял, что ненавижу. Ненавижу себя и всех окружающих. Ненавижу, потому что не мог принять настоящее. Я даже Машу возненавидел. Думал раньше, что больше некуда. Но чтобы найти выход, я выбрал самый легкий путь. Обвинил еще одного ребенка в своих несчастиях. Мне казалось, что если бы не встреча с ней, то моя жизнь сложилась совершенно по-другому. Вся моя черная душа была пропитана болью потери настолько, что я не помнил ни одного счастливого момента с Машей. Ничего. Пустота.
Все это было неправильно и попахивало помешательством. Но я старался держать себя в руках. В присутствии друзей был немного просто угрюмым и немногословным, а наедине с собой готов был на стену лез от безысходности. Искал выход, но понимал, что это конец.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Инна не появлялась в нашей квартире. Не звонила и не писала. От ее родителей знал, что она осталась в Германии, но ко не приезжала. Наверное, боялась. А зря. Мне было все равно. Я точно знал, что бы я ей ни сказал, и чтобы с ней ни сделал, я все равно уже не смог бы ничего изменить. И, словно, почувствовав мое безразличие, в конце августа, она написала, что приедет за вещами. Мне было все равно. По сути я даже не замечал, что в моей квартире до сих пор находятся е вещи.