еще вот про что… — начал Голяж и умолк.
— Прошу прощения. — Официант жонглировал кружками с пенящимся пивом. На миг скрылся и вернулся с горкой тарелок на руке до локтя…
— А теперь куда? — спросил Коса, когда всё выпили и съели.
— Нынче в клубе вечер, — сказал Волярский. — Стоит заглянуть.
— Ни разу у нас в клубе не бывал. Там же хулиганье со всего района. Каждый вечер кого-нибудь на «скорой» увозят.
— Это раньше было. Теперь там новый директор, боксер из профессионалов. Он эту шатию гоняет, только хруст идет.
— Председатель приглашал, — отозвался Голяж. — Говорил, мол, вечер в нашу честь.
— Ишь липнет!
— Липнет не липнет, а заглянем. — Волярский отодвинул стул, поднялся.
При выходе рассчитались и вышли. На улице было темно. Из-за города с болот тянуло холодной сыростью. Прошли несколько кварталов.
— Здесь, — сказал Волярский.
Клуб был ярко освещен. Изнутри доносилась музыка. Поблизости маячило несколько мужских фигур. Кто-то топтался у окон, норовил заглянуть. Волярский дернул дверь.
— Заперто! — обронил кто-то.
— Постойте! — Волярский начал бить кулаком в дверь.
Никто не отворял. Волярский раз-другой ударил в дверь ногой. На пороге появился высокий мужчина.
— Что за шум? Милицию позвать?
— Мы на вечер пришли, — сказал Волярский.
— Членские билеты есть?
— Билеты? У кого-нибудь есть билет? — Они переглянулись и пожали плечами.
— Вход только для членов клуба, — объяснил мужчина. — Без членских билетов никого не пускаем.
Он хотел закрыть дверь, но Волярский поставил ногу на порог.
— Мы с завода, — сказал он.
— А мне наплевать. — Высокий тянул дверь на себя.
Кто-то помог Волярскому. Вдвоем они удержали дверь.
— Без хулиганства, а то пожалеете.
— Кто хулиганы? — взорвался Волярский. — Мы бригада социалистического труда! Мы флажок завоевали. Был на собрании? Юзека Голяжа видел в президиуме?
— Брось, — придержал Голяж товарища за локоть. — Пошли в другое место.
— Ты что, Юзек? Звал председатель или не звал?
— Да хрен ему в душу!
Голяж отвернулся и пошел вниз со ступенек перед клубом. Волярский попятился, и высокий, воспользовавшись этим, захлопнул дверь.
— Гад! — выругался Коса.
Они оставили дверь в покое и пошли за своим бригадиром. Совещались и спорили, где нынче можно повеселиться. Голяж остановился, подождал, покуда догонят.
— Двинули в «Европу», — коротко сказал он. — Один раз можно по случаю праздника.
И, не дожидаясь ответа, зашагал вперед во тьму.
— Юзек! — окликнул Коса. — Пошли на трамвай. Трамваем доедем.
— Нет!
Голяж шел решительным широким шагом. Он знал, что именно надо сделать, настала минута, которой он ждал целую неделю, хотя прежде все это рисовалось ему не так четко. Он свернул в переулок, едва освещаемый одним-единственным газовым фонарем. Заколебался было, потому что был тут всего однажды несколько месяцев тому назад. Товарищи шли следом в трех-четырех шагах. Они обогнули трехэтажный дом, кучи песка, битого кирпича и ломаных досок вокруг которого красноречиво говорили о затянувшемся ремонте. Голяж споткнулся о незаметно торчащий кирпич. Свет, падающий из окна, указал ему тропинку среди заборов. Теперь вспомнилось. Он пересек двор, прошел мимо сараев, где залаял цепной пес, и остановился перед нужным домом.
— Ты куда нас ведешь? — осторожно подошел Волярский.
— Здесь живет Зенек, — сказал Голяж, и никто не проронил в ответ ни звука…
Они молча поднялись по лестнице и остановились на площадке второго этажа. Здесь было темным-темно. Голяж зажег спичку и отыскал звонок.
— Жаль, флажок не с нами, — буркнул Коса.
Приоткрылась придерживаемая цепочкой дверь. В полоске света они увидели сморщенное старушечье личико.
— Вам к кому?
Голяж выступил вперед.
— Зенек дома?
— Нет.
Выцветшие глаза смотрели настороженно.
— Зенек Мазур. Знаете? С вагонного завода. Он здесь жил.
— Жил, да съехал. Пять дней уже как съехал.
Голяж перевел дыхание.
— А вы не знаете, куда?
— Он не сказал. Собрал манатки и ушел.
Старухе явно хотелось поскорей захлопнуть дверь.
— Извините, — сказал Голяж.
Дверь со стуком захлопнулась. На лестнице снова стало темно. Некоторое время все стояли не шевелясь. Голяж слышал дыхание товарищей. Лиц было не различить.
— Пошли?
Это был голос Косы.
Они спустились с лестницы и выбрались на улицу. Теперь Голяж шел в хвосте. Он не знал, когда и как они добрались до остановки. Слышался близящийся шум трамвая.
— Ну что? Едем веселиться? — робко спросил Михал.
— Езжайте без меня.
Голяжу показалось, что это не он, а кто-то другой сказал.
Рабочие неуверенно переглянулись.
— Да поздновато уже, — протянул Коса.
— Завтра к шести на работу…
Трамвай остановился. Кондуктор дал звонок. Вагон тронулся.
— Привет! — сказал Коса. — Я пошел домой…
Расходились по одному, по два. Голяж направился к себе. Вдруг за спиной послышались быстрые шаги. Он оглянулся. Это был Волярский. Голяж подождал его, и некоторое время они шли рядом.
— Не придавай значения, — сказал Волярский. — Ты тут ни при чем. Зенек сам виноват. Обижаться ему не на что.
— Да знаю… — Голяж с трудом подбирал слова. — Но видишь ли… Мне бы раньше сообразить… Ему что-то мешало… Бригадир не только о производстве должен думать. Потому что иначе…
— Да сыщем мы его! Не мог же он так и пропасть с концами. Узнаем адрес в паспортном столе.
— Все равно он не вернется. Уверен, что не вернется.
Голяж тряхнул головой и продолжал:
— Как о нем подумаю, так даже почти не обидно, что флажок увели, и что премию зажали, и что на вечер не пустили. Потому что когда сам хорош, уж чего с других-то требовать.
— Мне сворачивать, — неожиданно сказал Волярский. — Будь здоров, Юзек.
— Будь здоров.
Они пожали друг другу руки. Волярский заторопился по темной улице. Цокали о тротуар подковки у него на каблуках. Голяж не трогался с места до тех пор, пока отзвук шагов товарища не растворился в других каких-то звуках. А потом побрел к себе.
Перевод А. Щербакова.
Яцек Котлица
В стогу сена
Деля белый свет надвое
бредем туда
куда глаза глядят
как будто оказаться можно
всюду
И там где море огибает наши звезды вплавь
на в прах развеянном пляже
и на скошенном лугу
в стебельках еще некогда зеленой травы
которую
кто-то когда-то будто бы во сне
воскресил вокруг нас
в стогу покинутого сена
наткнулся на иголку твоей ресницы
и поранил ею безымянный палец
и в сердцах заклял навеки тебя и меня
чтобы свиделись мы когда-нибудь снова
в пекле развеянного памятью сена
и занялись без остатка собой
все мосты что сзади сжигая
без сожаленья без сожаленья