кастрюльку под кран, наполнил водой наполовину, перенес на газ, чиркнул спичкой. Нарезая хлеб, думал, что насчет увольнения это уж слишком. Зенек свой в доску, это всем известно, и ни о чем таком речи быть не может. Мужик прав, завтра надо будет потолковать с глазу на глаз. Если парню и впрямь трудно, можно сходить в комитет ССМ[65], а то и в партком. Человек из бригады Голяжа — теперь, поди-ка, с этим на заводе посчитаются.
Вода в кастрюльке закипела, и Голяж всыпал в кипяток ложки две ячменного кофе. Ужиная, думал о семье. До встречи с ней еще три дня. Он приедет в городок в субботу в одиннадцать вечера, тихо постучится. Хелена откроет. Они будут лежать в жаркой постели, разговаривая шепотом, чтобы дети не проснулись. Хелена прижмется, по ласке соскучилась, а у него глаза будут слипаться от усталости. Следующий день проведут вместе, возня с детьми, домашний обед, прогулка, вечером лягут пораньше. В два ночи он встанет, поцелует Хелену и уйдет так же тихо, как пришел…
Поужинав, он сполоснул кружку холодной водой и вернулся в комнату. Прежний разговор не возобновился. Двое уже похрапывали в подушку, остальные готовились ко сну. Ложились тут рано, общий будильник был поставлен на пять утра.
С высоты сцены Голяж смотрел в глубину зала. Перед ним был стол, покрытый красным сукном, а на столе стоял треугольный вымпел с вышитыми золотом буквами. Этот вымпел час назад вручил Голяжу представитель воеводского комитета ССМ. Они оба вышли на просцениум, залитый светом прожекторов, с одной стороны от них был стол президиума, с другой — зал, словно вымощенный сотнями голов. Представитель держал вымпел в левой руке, правой сжимал руку Голяжа и говорил. Говорил о трудовом соревновании, о роли молодежных бригад в развитии отечественной промышленности, о чести, которой удостоились сам Голяж, его бригада и все предприятие. Зал гремел аплодисментами. Громче всех хлопали те, кто сидел в президиуме. У Голяжа в ушах шумело. Он был горд и в то же время стеснялся, ему хотелось сбежать отсюда как можно быстрее. Когда ему позволили сесть на место, справа — главный инженер, слева — какой-то деятель из воеводства, он облегченно вздохнул. Теперь он потихоньку, прячась за вымпелом, искал в толпе лица товарищей. Насчитал все двадцать семь: обе смены в сборе. Не было только новичка, что пришел на место Зенека. То ли новичок вообще ушел с собрания, то ли Голяж еще не запомнил его в лицо и не смог узнать.
«Что там с Зенеком?» — думал он. Уже целую неделю этот вопрос не давал ему покоя. Забыл бы с радостью, да не шло из головы. Так и стояло перед глазами, как Зенек, пошатываясь, уходит с работы в чем был. «Даже в отдел кадров не зашел оформить увольнение. Исчез, как сквозь землю провалился».
Шум из зала возвестил, что собрание кончилось. У дверей при выходе закипела толчея. Голяж встал и взял вымпел, намереваясь вернуться к своим. Но путь загородил председатель заводского совета.
— Дайте-ка мне, — протянул он руку за вымпелом. Голяж глянул выжидательно. — Незачем его в цех тащить, перемажете.
— Хочу ребятам показать.
Голяж почувствовал обиду. Он считал вымпел своей собственностью. Думал отвезти его домой, похвалиться перед женой, детьми, тестем с тещей. Но ссориться с председателем тоже не хотелось. Ведь это прежде всего от председателя зависело, будет или нет квартира и когда.
— А приведите их ко мне. — Председатель глянул на часы. — Я еще побуду у себя с четверть часика. Заодно и сыщем почетное место для вашего вымпела.
Он пожал Голяжу руку и торопливо пошел за сцену к задней двери. Рабочие толпились у выхода. Голяж спустился к ним. Часть народа из его бригады уже разошлась, но ближайшие друзья поджидали.
— Ну что? Где флажок? — окружили они его.
— В заводском совете. Можно посмотреть. Председатель его себе на стол поставит.
— А с чего? Разве это он соревновался? — бросил сварщик Франек Волярский.
Голяж промолчал. Пожалуй, не следовало отдавать вымпел. Ребята переглядывались и не трогались с места. Кроме них, в зале почти никого уже не было, одни пустые сдвинутые стулья, словно тут прокатился шквал.
— Так что? — отозвался кто-то. — Сходим в совет?
— Клал я на ихний этот совет!
— Ты чего завелся, Михал?
— Осточертело все это!
— Пошли пожрем, — предложил заместитель Голяжа Сыльвестер Коса. — Может, к «Кривому Леону»?
От завода до ресторана было недалеко. Третьесортная забегаловка, которую обслуживали два официанта в грязных, заляпанных куртках; вместо гардероба по всему залу стояли вешалки, а столы под стеклом были застелены грязной бумагой. Весь вечер за стойкой хлопотал одноглазый буфетчик, обслуживая рабочих, приходивших сюда на кружку пива и маленькую. В воздухе вечно было сине от табачного дыма, но кормили здесь вкусно и обильно. Голяж и его товарищи повесили головные уборы на вешалку и заняли большой стол в углу. Плащей не сняли.
— По правде сказать, не очень-то нас нынче уважили, — отозвался тот, что недавно успокаивал Михала.
— Мало тебе флажка? — спросил Коса.
— Пара сотен тоже не помешала бы.
Голяж выпрямился за столом.
— Если речь о премии, имейте в виду, я всех в список включил, обе смены.
— Не о тебе речь, — сказал Волярский. — С тобой-то все ясно, ты сам не возьмешь, лишь бы другим досталось.
— Точно не считал, — сказал Голяж, — но, думаю, на всю бригаду кинут четыреста, если не пятьсот.
— А вас двое. По две сотни на нос. Вот и все четыреста.
— И флажок в придачу.
— А шуму-то, шуму! Мол, про молодых в газетах пишут, а про старых нет, молодым все, а старым шиш. Посидел бы с нами, Юзек, в зале — наслушался бы, что за спиной толкуют.
— Не очень и пишут в газетах-то.
— Даже фотки твоей не дали.
— Теперь в газетах портреты передовиков не печатают, — сказал Коса. — У них другие звезды: актеры да спортсмены. Был бы Юзек чемпион по мордобою, вы б о нем уже сто раз читали.
К столику подошел официант, и Голяж заказал семь отбивных и семь кружек пива.
— Может, еще пол-литру? — предложил Волярский.
— Раз уж сели, то две. — Михал глянул на Голяжа.
— По сто, — сказал Голяж.
Официант ушел, а Голяж повернулся к Косе.
— Может, так и должно быть, — задумчиво сказал он. — Одним вкалывать, другим блистать.
— Квартиру тебе зажали.
— Может, и дадут. Нынче перед собранием я с председателем толковал. Говорит, дадут. Только неизвестно, когда и какую.
— Главное, не придавай значения, — сказал Волярский, потому что официант как раз принес стаканы с водкой.
— Я