Эвелина осмелилась шевельнуться. Как только Франк увидел, что она не спит, он взял ее голову в обе руки и поцеловал ее. Это был долгий поцелуй, как-будто он прислушивался к тому, что делается в ней. В этом поцелуе было столько интимности, доверия и покоя.
– Как вы себя чувствуете, дорогая? – нежно спросил он.
Эвелине показалось, что она никогда не слыхала ничего более нежного, чем эти слова.
– Очень хорошо, – улыбаясь ответила она.
Он начал поглаживать ее по плечу и почти невнятно говорить что-то. Она понимала очень мало из того, что он говорил. Она была слишком усталой и сонной для того, чтобы понимать по английски. Ей казалось, что все мягко покачивается, как в гамаке. «Теперь я должна заснуть, – подумала Эвелина. В гамаке, на корабле. В гамаке в первобытном лесу.» В течение нескольких минут она была на Борнео и лежала на песке рядом с Франком. «Я уйду с тобой, думала она. Теперь я всегда буду с тобой». Они шли между громадных красных папоротников. «Должно быть я сплю», – подумала Эвелина. Она почувствовала, что Франк целует ее. «Я хочу иметь твоего ребенка» – подумала она. Сразу же рядом с ней на песке оказался играющий ребенок – он появился без родовых мук и боли. На его загорелой груди виден был более светлый след купального костюма. Ребенок Франка играл ракушками и кораллами и говорил по-английски, несмотря на то, что только что появился на свет. «Должно быть я сплю», – счастливо подумала Эвелина.
«Я хочу иметь от вас ребенка», – сказала она во сне и сразу проснулась.
– Это расставание, – прошептал Франк.
Она вздрогнула и кинулась к нему на грудь, чтобы заглянуть ему в лицо. В полутьме это лицо выглядело бледным и серьезным. Было хорошо, что любовь причиняла ей боль – и ему тоже. На минуту она снова пережила свой сон.
– Я хотела бы иметь от вас ребенка, – прошептала она, потому что ей показалось, что это было бы единственным, что она могла бы унести с собой от этой ночи. В его объятиях она пошла на дно и медленно заснула.
Должно быть она спала очень крепко, так как когда ее разбудил резкий звонок телефона, она была на Дюссельдорферштрассе. «Я должна встать», – в тревоге подумала она, газовый счет. Вероника. Берхен. Фрейлейн. Курт. «Девятнадцать марок хозяйственных денег… куда девалось остальное?» Она в ужасе открыла глаза, она никак не могла вести хозяйство до конца месяца с девятнадцатью марками. Прошло полминуты, прежде чем она опомнилась и сообразила, где она. Увядшие розы, объеденные виноградные веточки, незнакомые обои, мокрое пятно на потолке. Парижский отель.
Она заставила себя взглянуть на Франка и снова сразу же закрыла глаза, как ослепленная. Он был прекрасен и силен и на нем не отразились события этой ночи. Она села и стала следить за тем, как он ходил взад и вперед по комнате, прибирая ее. Она завидовала ему. Она знала, что сама была опустошена и разбита и никогда больше не сможет быть такой же, как прежде. Она уже не могла вспомнить, какой она была раньше. Франк легко двигался по комнате, в красных ночных туфлях, которые надевал уже накануне. Кроме туфель, на нем ничего не было.
– А теперь, холодный душ… – напевал он. – А теперь холодный душ…
Он излучал такое здоровье; такую жизнерадостность, что Эвелина начала смеяться. Он сделал несколько глубоких вздохов около открытого окна, похлопал себя по груди и проплясал несколько па, подражая неграм, выступающим в ревю. Волосы падали ему на лоб, и Эвелина сразу увидела, как он выглядел, когда ему было двадцать лет. Неожиданно став серьезным, он подошел к ней и присел на краешек кровати.
– Когда-нибудь мы должны провести вместе больше времени, – сказал он. То, что было ничто. Мы должны уехать вместе на несколько недель куда-нибудь, где совсем тихо и где есть поблизости водопад.
Пока Эвелина недоумевала зачем ему понадобился водопад, он уже вскочил и исчез. Она слышала, как он пел, свистел и плескался в ванной комнате. Его последние слова пробудили в ней дикие, блаженные надежды. Может быть это все-таки был не конец, а только начало. Может быть Франк вовсе не думал о разлуке и прощании, может быть он уже все обдумал и взял в свои сильные мужские руки. Она сразу-же увидела себя уезжающей с ним на пароходе и остающейся с ним навсегда. Сидя в кровати, обхватив колени руками, с глазами, прикованными к одной из птиц на обоях, она увидела себя проводящей всю свою жизнь рядом с Франком. Она разведена. Курт остался ее лучшим другом. Он оставил себе Клерхен, свою «маленькую сударыню», а она Берхена, потому что Берхен мал и нуждается в ней. А может быть он в ней и не нуждается, может быть она не нужна никому, кроме Франка, любящего ее Франка.
«У Курта есть его карьера, радио, музыка, книги. А потом у него есть еще и Марианна», – думала она. – «Я скверная жена для Курта», – виновато решила она. Ее заставила придти к этому решению не мысль об измене мужу, а воспоминание о забытом ею газовом счете. Теперь в комнату светило солнце и жизнь казалась гораздо лучше, чем была. Франк забарабанил в дверь и утробным голосом французского лакея заявил, что она должна вставать. Она плотно завернулась в одеяло, чтобы унести с собой хоть немного теплоты, и с большим усилием встала. Вошел Франк, в зеленой пижаме, с вышитой на кармашке монограммой и принес с собой прохладный, свежий запах лаванды.
– Поторопитесь, дорогая! Вы опоздаете на аэроплан, – весело сказал он. Землетрясение, разрушение, катастрофа. Мечты Эвелины рухнули, погребая ее с собою.
– Я буду сейчас готова, – услышала она в отдалении собственные слова. Франк стоял у окна, глядя на небо над аспидными крышами.
– Разве у вас нет ночных туфель? – строго спросил он, оборачиваясь.
Он сказал это совсем как Курт дома. Ее немного развеселило открытие, что так отличавшиеся друг от друга мужчины, могут быть похожи друг на друга во многих мелочах: строги к пустякам, нежны, когда вы меньше всего ожидаете от них нежности, и так не чутки когда в них больше всего нуждались. Они так-же зевали, у них была одинаковая манера есть, они так-же засыпали сразу после самого горячего объятия и, самое главное, никогда не знали – что думает женщина. Франк взял ее на руки, отнес в ванную комнату и посадил в ванну, будто она была неодушевленным предметом. Как только он закрыл дверь, она расплакалась.