— У вас есть мое слово, мистер Фрейзер.
Джейми повернулся к нему и слегка поклонился.
— Я не могу просить большего, сэр. И все же не могу ли я предположить — разве святой отец не может провести этот вечер среди друзей, чтобы они могли попрощаться с ним? И чтобы моя жена могла подлечить его раны? Я бы гарантировал, что доставлю его вам утром в полной безопасности.
Мистер Лилливайт пожевал губами, делая вид, что раздумывает над ответом. Но судья был плохим актером, я сразу поняла, что он предвидел вопрос и заранее решил отказать.
— Нет, сэр, — произнес он нарочито неохотным голосом. — Я сожалею, что не могу выполнить вашу просьбу. Но если священник пожелает написать письма своим знакомым, — он указал на пачку бумаги на столе, — то прослежу, чтобы их доставили по назначению.
Джейми прочистил горло и немного вытянулся.
— Что ж, — сказал он. — Могу ли я осмелиться попросить… — он замолчал, делая смущенный вид.
— Да, сэр? — мистер Лилливайт с любопытством поглядел на него.
— Интересно, дозволено ли будет святому отцу услышать мою исповедь.
Джейми уставился на столб палатки, усердно избегая моего взгляда.
— Вашу исповедь?
Лилливайт выглядел удивленным, а шериф издал звук, который можно было принять за хихиканье.
— Что-то давит на совесть? — грубо спросил Анструтер. — Или, может быть, предчувствуете свою смерть, а?
Он злобно ухмыльнулся, и потрясенный мистер Гудвин забормотал что-то протестующее. Джейми проигнорировал их обоих, сосредоточив свое внимание на мистере Лилливайте.
— Да, сэр. Я уже давно не был на отпущении грехов и пройдет еще много времени, пока такой шанс представится мне снова. Что касается… — тут его взгляд столкнулся с моим, и он коротко, но решительно кивнул головой в сторону откинутого клапана палатки. — Если простите, господа, мы на минутку.
Не дожидаясь ответа, он схватил меня за локоть и стремительно вывел из палатки.
— Брианна и Марсали с детьми идут сюда, — прошипел он мне на ухо, как только мы оказались достаточно далеко от палатки. — Постарайся, чтобы их не увидели Лилливайт и этот ублюдок шериф.
Оставив меня в глубоком изумлении на тропинке, он нырнул назад в палатку.
— Прошу прощения, господа, — услышала я его слова. — Я подумал… есть некоторые вещи, которые мужчина не хотел бы говорить в присутствии своей жены. Вы понимаете, господа?
Раздались сочувствующие мужские голоса, и я уловила слово «исповедь», произнесенное Лилливайтом двусмысленным тоном. Джейми в ответ понизил голос до конфиденциального урчания, которое было прервано громким «Да, что вы!» шерифа и призывающим к спокойствию голосом мистера Гудвина.
Неясные голоса из палатки раздавались некоторое время, потом послышались звуки движения, и я едва успела сойти с тропинки и укрыться среди сосен, как из палатки вышли все три протестанта. День почти угас, оставив тлеющие угли облаков, освещенных заходящим солнцем, но света было достаточно, чтобы я, учитывая их близость, увидела, что они находились в замешательстве.
Они прошли несколько шагов вниз и остановились всего в нескольких футах от моего укрытия. Они стояли группой и тихонько совещались, оглядываясь на палатку, из которой теперь я могла слышать громкий голос отца Кеннета, произносящий официальное благословение по-латыни. Лампа в палатке погасла, и силуэты Джейми и священника, вырисовывающиеся на холсте, исчезли в темноте.
Фигура Анструтера придвинулась ближе к мистеру Гудвину.
— Что это за чертово превращение? — пробормотал он.
Я видела, как Гудвин выпрямился, потом пожал плечами.
— Честно говоря, сэр, я не уверен в значении этого термина, — сказал он довольно чопорно, — хотя догадываюсь, что это какая-то папистская доктрина. Возможно, мистер Лилливайт даст вам лучшее определение. Рэндалл?
— Да, — сказал судья. — Это утверждение о том, что, когда священник во время мессы произносит особые слова, хлеб и вино превращаются в тело нашего Спасителя и его кровь.
— Что? — Анструтер казался озадаченным. — Как кто-то может сделать такое?
— Превратить хлеб и вино в плоть и кровь? — мистер Гудвин тоже был потрясен. — Но это же колдовство!
— Ну, было бы колдовством, если бы это было так, — ответил мистер Лилливайт. — Церковь справедливо полагает, что ничего такого не происходит.
— Вы уверены? — в голосе Анструтера звучало сомнение. — Вы видели, как они делают это?
— Ходил ли я на католическую мессу? Конечно, нет! — высокая фигура Лилливайта вытянулась. — За кого вы меня принимаете, сэр?
— Ну-ну, Рэндалл, я уверен, шериф не хотел оскорбить вас, — мистер Гудвин положил руку на плечо друга успокоительным жестом. — Он занимается только земными делами, в конце концов.
— Нет, нет, никакого оскорбления, сэр, никакого, — поспешил Анструтер с оправданиями. — Я только имел в виду, видел ли кто-нибудь, как это происходит… ну, чтобы быть подходящими свидетелями для судебного преследования, я подразумеваю.
Мистер Лилливайт, все еще чувствующий себя оскорбленным, холодно ответил.
— Едва ли необходимо иметь свидетелей ереси, шериф, когда сами священники охотно признаются в этом.
— Нет, нет, конечно, нет, — приземистая фигура шерифа, казалось, стала еще ниже от подобострастия. — Но если я прав, сэр, паписты… э… съедают это, да?
— Да, так говорят.
— Но тогда, это проклятый каннибализм, не так ли? — Анструтер снова выпрямился, дыша энтузиазмом. — Я знаю, что это противозаконно! Почему бы не позволить этому жулику провести свой фокус-покус, и мы арестуем всю эту банду, а? Избавиться от множества ублюдков одним ударом, осмелюсь сказать.
Мистер Гудвин издал тихий стон. Он потер лицо, без сомнения, пытаясь ослабить приступ зубной боли.
Мистер Лилливайт сильно выдохнул через нос.
— Нет, — сказал он холодно. — Боюсь, что нет, шериф. У меня приказ, чтобы священнику не было разрешено проводить никаких церемоний, и он не должен принимать никаких посетителей.
— О, да? А что он тогда делает сейчас? — спросил Анструтер, указывая на темную палатку, откуда раздался едва слышный голос Джейми. Я подумала, что, возможно, он говорил по-латыни.
— Это совсем другое, — с раздражением произнес Лилливайт. — Мистер Фрейзер — джентльмен. А запрещение насчет посетителей должно гарантировать, чтобы священник не совершал секретные бракосочетания.
— Благословите, отец, ибо я согрешил, — внезапно довольно громко произнес на английском Джейми, и мистер Лилливайт вздрогнул. Отец Кеннет что-то забормотал вопросительно.