он и ждет ее завтра в четвертом часу пополудни. Идти недалеко, минут тридцать, не больше.
– Это пустяки, – заверил Бехайм. – Из любви к тебе я бы и два, и три часа в день на дорогу потратил. И через ограды бы лазил, и канавы вброд переходил, и с кусачими псами схватился, лишь бы увидеть тебя.
Она улыбнулась ему, а потом скользнула в сторону, к распятию в нише бокового нефа. Потупила голову, перекрестилась и преклонила колена. Минуту-другую спустя она вернулась и сказала:
– Я молилась Господу нашему Иисусу Христу, чтобы наше дело кончилось хорошо. Стало быть, завтра в четвертом часу, заблудиться там никак не возможно. Еще я молилась за Манчино. Надобно вам знать, он любит меня, и любит так сильно, как вы никогда меня не полюбите. Сейчас он, правда, сердит на меня из-за вас, называет вероломной, а ведь я вовсе не давала ему повода считать, будто он имеет на меня какие-то права. Я молилась, чтобы он вновь обрел утраченную память и отыскал свою родину. Сам говорит, что был большим вельможей, владел замками, слугами, деревнями, лесами и пастбищами. Только не помнит где.
На улице она сразу же поспешила прочь, однако еще раз оглянулась. С улыбкой подняла руку и пальцами показала: не забудь, в четыре часа!
Были в Милане два коммерсанта немецкого происхождения, братья Ансельм и Генрих Зимпах, которые сколотили состояние на торговле с Левантом и пользовались почетом и уважением – их всяк в городе знал, ибо прожили они здесь уже лет двадцать. К этим-то братьям Бехайм и направил свои стопы и, угощаясь вином, солеными миндальными орешками и пряниками, изложил им свое затруднение, спросивши, каким путем законы Миланского герцогства могут принудить Боччетту к уплате долга.
Старший из братьев, Ансельм, был мужчина дородный, с виду флегматический и слегка неуклюжий, он с трудом выбрался из кресла, чтобы поздороваться с гостем; младший брат, нервозный, суетливый, прямо-таки места себе не находил: то сядет, то встанет, то начнет сновать по комнате и непрерывно вертел в руках какую-нибудь вещицу – кубок, восковую свечу, медальон, связку ключей, писчее перо, а иной раз и водяные часы, что стояли на столе; правда, когда он хватался за часы, брат смотрел на него с неодобрением. Пока Бехайм во всех подробностях излагал фактические и юридические обстоятельства, под конец выразив решимость вернуть свои семнадцать дукатов, ибо его право на них не вызывает сомнения, это ясно как божий день, братья слушали его с миной вежливой, но безучастной, причем старшему даже не удавалось подавить зевоту. Но как только прозвучало имя Боччетты, у них разом проснулся интерес, оба пришли в азарт и заговорили наперебой, да с таким жаром, будто каждому отчаянно хотелось высказаться самому и заткнуть рот другому.
– Возможно ли, сударь? Неужто вы не знали, что этот Боччетта…
– Как же вы этак ошиблись, ведь он…
– Скряга он и завистник, полный лжи и обмана, – перебил младший брат старшего. – Вороватый, вероломный, коварный, лукавый…
– Низкий человек из тех, у кого ни стыда нет, ни совести, – опять вступил старший. – Мы таких за версту обходим… Оставь часы, где стоят, на столе им очень хорошо, Генрих!.. От него любой подлости жди, а притом ведь происходит он из старинной и добропорядочной знати. Но семья давным-давно отреклась от него.
– Ты называешь его человеком, Ансельм? – вознегодовал младший брат. – Он чудовище, урод, мерзкий червяк, сумевший влезть в человечью шкуру. У меня, господин Бехайм, просто в голове не укладывается, что вы угодили в этакую неприятность, мало того – с ним…
– Все, что в моих возможностях, сударь, к вашим услугам, – опять перебил старший брат, – но с этим Боччеттой…
– В сущности, вы полагаете себя первым, кто понес из-за него ущерб, а ведь он всю жизнь только и делал…
– …что обманывал да грабил людей. Он не боится длани Господней, потому что не ведает, сколь она тяжела и сколь близка.
– Семнадцать дукатов, говорите? Удивительно и вместе утешительно слышать, что вы этак дешево отделались. Ведь этот Боччетта только глянет на человека – и уже знает, сколько из него можно вытянуть.
Настроение у Бехайма было скверное, и, как всегда в таких случаях, он потер левой ладонью правое плечо, после чего решительно объявил:
– Из меня ему ничего не вытянуть. Он выплатит мне эти семнадцать дукатов, и пусть поторопится, иначе будет плакать горючими слезами, ибо я отдам его под суд.
Братья посмотрели на него, один – качая головой, другой – с сочувственной улыбкой. С минуту оба молчали, казалось, на этот раз ни старшему, ни младшему не хотелось говорить первым. Ансельм уверенным жестом, при его неуклюжести просто на диво ловким, выхватил у нервозного брата стеклянную мисочку с соленым миндалем и тем спас ее от падения на пол.
– Господи Иисусе! – вздохнул он. – Чуть было не случилось беды… Под суд? Боччетту? Что вы такое говорите?! Вы здесь чужой. Вы понятия не имеете о здешнем судопроизводстве!
– И о том, что означает в Милане судебный процесс, – подхватил младший брат, озираясь по сторонам в поисках новой игрушки. – Особенно для человека приезжего, да еще когда противник не кто-нибудь, но Боччетта. – Он вытащил связку ключей и стал подбрасывать ее в воздух и снова ловить. – Вы правда думаете о процессе? Тогда запомните: горючими слезами будете плакать вы.
– И это не считая обжалований, протестов, пересмотров и формальных рогаток, которых наберется не один десяток.
– А уж сколько бывает всякой путаницы, фальшивых вызовов и что творится с документами, которые пропадают и никогда больше не находятся, об этом и говорить не стоит.
– Вам придется иметь дело с заседателями, референдариями, поверенными, адвокатами и заместителями, с секретарями суда, судебными приставами и рассыльными, и все, как один, будут требовать от вас денег…
– И вы будете платить, беспрестанно и не ведая роздыху. За составление, за обработку и за подачу иска. За вызов в суд обвиняемого и каждого из свидетелей, за наложение печати, за экспертное заключение…
– И за то, что вам позволят просмотреть документы. Вы будете платить за каждую судебную копию и за каждую запись в деле…
– И за каждую регистрацию, за оформление каждой бумаги, за каждую подпись, даже за каждое salvo еrrоrе[19]…
– И однажды, – сказал старший, – вы, к своему изумлению, узнаете, что ваш иск in absentia[20] отклонен. Вы поднимете шум и подадите ходатайство о возобновлении разбирательства…
– И тогда все начнется сызнова, – продолжил младший. – Вы растратите свои деньги, а под конец, когда все это вам надоест и вы захотите уехать, средств у вас будет так мало…
– …что их не хватит ни на мула, ни даже на ручную тележку, – заключил старший брат и с досадливым