— Обычный…
— Два давай. Я с этой стороны пощупаю.
Вини принес нам щупы. Сам распаковал миноискатель.
— Давай-ка посвищу…
Он сунул вниз «кочергу» минака, одел наушники, щелкнул тумблером:
— Еж, сунь щупом…
Андрей приблизил металлический прут к «кочерге»:
— Сигнал есть.
Мы подняли щупы вверх. Вини аккуратно прошелся по стенкам воронки:
— Тишина…
— Внизу?
— Сейчас…
Он сунул минак в грязь:
— Вот тут что-то вроде есть… Сигнал усиливается.
Еж потыкал щупом в коричневую грязь.
— Ага… Что-то мягкое… Пружинит. Противогаз что ли?
Я зачерпнул с этого места полведра грязи и вылил ее на краю воронки.
— Бесполезно. Снова натекает.
Я закатал рукав телогрейки и сунул руку в жижу сантиметров на сорок вглубь.
— Перчатку бы надел, дурила.
— Не люблю в перчатках. Плохо чувствую… Ага… Противогаз. Трубка в глубь уходит.
— Давай грязюку черпать.
Снова как на качелях. Черпаешь грязь, выливаешь ее по краям воронки. Вини сидит и копается в этой жиже, пропуская ее сквозь пальцы. Со стороны смотрится, будто бы взрослый мужик куличики лепит.
Еще через полчаса вокруг воронки вырос внушительный вал. На дне грязи стало чуть поменьше по щиколотку.
Еж взял лопатку и копнул под противогаз. Выкинул его на верх. Снова взяли щупы, стали протыкивать дно.
— Оп-па… — Сказал Вини. — Позвонок.
— А я чего говорил? Копали они ее в прошлом году, ага… — заворчал Еж.
— Фигня-война, главное — маневры. Я помню, в позапрошлом году, копали на высотке. И не фига. День ходили — хоть бы что. Железо только на камнях. Наши траншеи там камнем выложили, где только взяли столько… непонятно. Юра тогда сапоги о колючку изорвал. На следующий год приехали — Степаныч нас снова туда повез. И кому-то в голову пришло — камни поднять. В итоге семь человек. Три медальона. Как потом выяснилось — первый коммунистический батальон из добровольцев — студентов и преподавателей московских ВУЗов.
— Есть. Еще один позвонок. Еж, ты откуда черпал, когда сюда выливал? Еж показал щупом:
— Отсюда примерно…
— Покопайся там еще.
— Ага. Давай минак.
— Сейчас. — Вини вытер руки о штаны. — Есть что-то крупное. Копай.
Еж заработал лопаткой с одной стороны. Я с другой. И почти тут же скребнул по металлу.
— Подсумок, похоже… Ага. С гранатами, — я вытащил две «лимонки». С заглушками, слава Богу. Взрыватели отдельно, значит.
Еж чего-то запыхтел за моей спиной, а потом матюгнулся:
— Чего там?
— Череп. Я ему лопаткой заехал. Нехорошо-то как.
— Ему не больно уже.
Еж откинулся и навалился на стенку воронки:
— Вини, у тебя руки сухие?
— Относительно твоих — да.
— Будь другом, сунь мне сигарету в рот. В нагрудном кармане. Слева. Спички там же.
— Лех, мне тоже… — попросил я.
Попыхтели как паровозы. Еж «Балканкой», я — «Примой». Не могу в лесу с фильтром курить.
Тяжка, другая, третья… выплюнул. Сигарета зашипела в коричневой гуще.
— Поехали дальше.
Еж запыхтел, вытаскивая череп. Я наткнулся на россыпь винтовочных патронов. Ржавые до невозможности — переламывались в руках как веточки.
— Есть! — воскликнул я.
— Чего?
— Бедро. И второе.
— Отлично… Эй! У костра! — заорал Еж. — Пакет тащите!
Мирно болтавшие о чем-то своем поисковики подбежали к воронке.
— Что у вас?
— Боец… Два позвонка, череп в каске и два бедра.
— Железо есть?
— Противогаз, каска, две лимонки с заглушками и патроны. Я их под кустик сложил кучкой.
— Ну что, мальчики-девочки… Работаем! — сказал Леонидыч. В глазах его появился азарт.
Отряд рассредоточился по периметру воронки, снова и снова прощупывая грязь.
Толик сел ломать патроны. Бывали случаи, когда бойцы вкладывали смертные записки в патроны. Бывало, находили такие, да…
Кстати, вы знаете, что найденным боец считается, если найдена, по крайней мере, одна бедренная кость? Ну и остальные в наборе…
Мелкие кости быстро растворяются в болотах. Череп тоже. А бедренные сохраняются долго.
Хотя раз на раз не приходится.
Возле ампуломета нашли бойца, от которого косточек осталось на пригоршню. Не понятно каких. Обгорели и крошились в руках. И треугольничек один. И больше ничего. Младший сержант, как минимум. Остальное сгорело.
А тут полноценный боец, можно сказать.
Когда работаешь — время летит незаметно. Ничего не замечаешь. Ни боли в пояснице и коленях, ни то, что руки окоченели. Курить и то забываешь.
Подняли одну берцовую. Кусочки таза. Еж поднял левые лопатку и плечо. Правых не было. Как не было и остального. Даже ребер не было. Не было и медальона. Каждый сантиметр в районе груди и таза прощупали. Нету. Я разогнулся и со злости вогнал лопатку в дно воронки. Там что-то хлопнуло и грязь фонтанчиком плеснула мне в харю.
Я машинально отдернулся.
— Лех! Цел?
— Скотство какое… — отплевался я, утерев лицо рукавом. — Цел.
Угораздило же попасть во взрыватель для гранаты. Еще и не гнилой.
Я нагнулся, пошарил в грязи. Точно. А рядом еще один. Значит еще один подсумок. Но медальона все равно нет.
Послышалось тарахтение где-то вдалеке, с каждой минутой превращающееся, сначала в рокот, а потом в грохот.
— Степаныч… Ну что, мужики, закругляемся?
Я выбрался из воронки. Сел. Закурил. Жаль… Еще один неопознанный. Выбрался и Еж.
— Дай-ка я еще посмотрю, — задумчиво сказал Вини. И прыгнул вниз.
А мы пошли на вторую воронку. Умываться.
Леонидыч пошел встречать Степаныча.
Плескались не долго. Руки вымыли, да лицо. От остального грязь так отпадет. Когда постираем на базе.
А Вини, — молодчина! — все-таки нашел медальон!
Везунчик, черт побери…
Правда, медальон был разбит. Может быть осколком. А может быть пулей.
Вини собрал черные осколочки и бросил их в мешок, куда сложили косточки бойца.
Из тягача вышел улыбающийся Герман Василич:
— Ну, как поработали!
— Одиннадцать бойцов. Медальон один, но разбитый.
— Ай-яй-яй… Жалко как…
— Здравствуйте, Герман Васильевич! — поздоровались девчонки.
— Добрый день, родненькие! Намаялись?
— Не очень! — улыбнулась Марина.
— Молодцы. Ну, грузитесь… Сейчас сразу на кладбище поедем. Ребята там могилу уже подготовили. Гробы тоже ждут.
— Батюшка будет?
— Я ему позвоню, когда подъезжать будем, — сказал Степаныч.
Девчонок посадили к Степанычу в кабину. Сами закинули вначале рюкзаки, лопаты и щупы. Потом мешки с косточками. После уже сами. Закрыли полог. Иначе вся грязь с гусениц жирными шматками полетит внутрь.
И тронулись.
В тряске и грохоте разговаривать очень сложно. Остается только думать.
Вот я и думаю.
А зачем мы это делаем?
Кому это надо?
Бойцам? Они уже мертвы и им все равно. Или нет? Или они вот прямо так сидят и ждут, когда их найдут? Вряд ли… Они своими смертями искупили все свои грехи. А, может быть, и не только свои. По крайней мере, благодаря им, мы и живем. Пусть нет уже той страны, за которую они воевали. Но это уже не их вина. А исключительно наша. И надо в рожу плевать, как минимум, тем, кто утверждает, что их смерти были бессмысленны. Даже если кто-то из них не успел даже выстрелить. В любой смерти есть смысл. Даже в такой. А то, что мы его не понимаем — это опять же, только наша глупость.
Они уже все отпеты — мусульмане, баптисты, староверы, православные и, даже атеисты. Перед Богом все равны. И перед смертью тоже.
А, может быть, это надо стране? Типа, народная память, и все такое. Сейчас приедем, народ соберется. Какой-нибудь чиновник произнесет пафосную речь, о том, что никто не забыт и ничто не забыто. Потом сядет и уедет по своим чиновничьим делам. Нет, ошибся. Не кто-то. Все так скажут. ВСЕ!
Если бы не такие как Степаныч — памятники уже давно обветшали бы и рухнули. Сгнили бы. Как это происходит у нас, в тылу. Стелу у Вечного огня красят каждый год.
А сколько кладбищ зарастает крапивой по бывшим деревням? Бывшим — потому, что мужики туда не вернулись. Да что там деревни… На кладбище построили дом культуры. Дискотеки проводят… Пляски на костях… «Давайте поаплодируем нашим ветеранам!» Давай, скотина аплодируй. А назавтра ты подпишешь документ, по которому эти ветераны лишаются последних крох. И появляются боевые награды на черных рынках. Это мы — их дети и внуки — ими торгуем. Продаем свою память…
Может быть, это надо только нам, поисковикам? Типа, экстремальный вид отдыха и не более? Приехали, так сказать… Покопали. А знаете, как мы копаем? Мат-перемат через слово. Косточки достаешь — поссать захотел. Отошел в сторону — ноги замерзли, в воронке-то лед пополам с водой — и на сапоги себе струей. Тепла чуть-чуть.