конструкция эмоциональной атмосферы, поскольку оно не опирается на обладающее культурной спецификой лингвистическое обозначение эмоций и не ограничивается опытом и восприятием отдельного человека или группы. Для наличия аффективной атмосферы не требуется какое-либо событие или общественное движение, хотя события могут вызывать как позитивную (например, фестиваль в Вудстоке или День Победы), так и негативную (11 сентября, убийство Мартина Лютера Кинга) атмосферу. Преимущество аффективной атмосферы как теоретической концепции заключается в том, что она может быть локализована, распространена и передана в пространстве, а также с помощью других средств, таких как слова, молчание, поэзия, музыка, песни, радиопередачи, твиты, изображения, фильмы, искусственная и естественная среда.
Например, Бен Андерсон выводит свою концепцию аффективной атмосферы из «вещественного образа воздуха как движения и легкости» и из метафорического использования Марксом «революционной атмосферы» кризиса, опасности и надежды (Anderson 2009: 77). Андерсон заинтригован тем, как этот термин используется в повседневной речи и эстетическом дискурсе по аналогии с атмосферой комнаты, города, эпохи, улицы, картины, сцены или времени суток – всего, что окружает человека, окутывает или давит на него. По мнению Андерсона, аффективные атмосферы представляют собой
отдельный класс опыта, который возникает до формирования субъектности и наряду с ним, поверх человеческой и нечеловеческой материальности и между субъект/объектными различиями… Атмосфера представляет собой общее основание, из которого появляются субъективные состояния и сопутствующие им чувства и эмоции (Anderson 2009: 78).
Наиболее важно то, что Андерсон определяет атмосферу пространственно и как свойство объектов и субъектов, которое влияет на другие тела и одновременно их превосходит (Anderson 2009).
Кэтлин Стюарт соглашается, что аффект как «обычный трудоемкий процесс ощущения жизненных модусов» зависит от ощущения атмосферы (Stewart 2010: 340). Согласно ее версии, всевозможные пространства становятся обитаемыми благодаря осуществлению настройки на атмосферу, которую она называет понятием «миротворение» (worlding) – деятельность по чувственному созданию мира (Stewart 2011). Стюарт рассматривает настройку на атмосферу в качестве перемещения внимания на происходящее и ощущение новых и старых возможностей.
Атмосфера является не инертным контекстом, а силовым полем, в котором люди себя обнаруживают. Это не эффект других сил, а прожитый аффект – способность оказывать и испытывать аффект, который вталкивает присутствующее в формирование, выразительность, ощущение потенциальности и события. Это настройка чувств, труда и воображения на потенциальные способы жизни в вещах или жизни посредством вещей (Stewart 2011: 452).
Брайан Массуми (Massumi 2010) в качестве иллюстрации всепроникающей природы и политической силы аффективной атмосферы предлагает убедительный пример того, как атмосфера угрозы изменяет конфигурацию реальности. Напоминая о том, как Джордж Буш – младший отстаивал вторжение в Ирак даже несмотря на то, что там не оказалось «оружия массового поражения», Массуми указывает, что
вторжение было правильным, потому что в прошлом существовала будущая угроза. Стереть такой «факт» невозможно. Одно лишь обстоятельство, что потенциальная угроза так и не стала явной и настоящей опасностью, не означает, что ее не было; она была слишком реальной, чтобы отказывать ей в существовании… Она станет реальной, потому что ощущалась как реальная (Massumi 2010: 53).
По мнению Массуми, угроза имеет определенный способ существования, а страх является ее предвестником. Ощущаемая реальность угрозы может быть пережита индивидуально (эмоционально) и коллективно как «страх». Последний представляет собой аффективный факт присутствия атмосферы постоянной угрозы, сложившееся в стране томительное ощущение, которое внесло свою лепту в переизбрание Буша.
Для объяснения того, как возникает атмосфера угрозы, Массуми опирается на анализ индексов Чарльза Сандерса Пирса. Индексы в этом понимании – это знаки, которые одновременно выступают индикаторами и перформативами. Массуми предполагает, что перформативы, такие как крики «пожар!» или «берегись!», являются самоисполняющимися командами, и утверждает, что, даже когда пожара нет, телесная активация при появлении сигналов «пожар!» или «берегись!» не может быть отменена. Точно так же аффективная атмосфера угрозы может быть спровоцирована и передана при помощи риторики об оружии массового уничтожения, даже если оно так и не будет обнаружено, и эта активация действует так же, как и в случае, когда угрожающее событие действительно происходит. Кроме того, действие индексального знака и сопутствующая активация тела распространяются на окружающую среду. Таким образом, Массуми предлагает способ понимания того, каким образом пространство пронизывается аффектом, затем становится читаемым благодаря социокультурным и политическим сигналам (Ghannam 2012), СМИ и другим формам циркуляции образов (Masco 2008), личных историй и склонностей (Stewart 2011) и далее переводится в социолингвистические категории эмоций или других телесных ощущений (Massumi 2002).
Антрополог Джозеф Маско (Masco 2008) прослеживает историческое конструирование подобных угроз и сопутствующего им негативного аффекта, порождаемого массово распространявшимися после 1945 года изображениями США после гипотетической ядерной бомбардировки. Страх атомной бомбы и апокалиптическое ви́дение будущего оказываются в центре формирования нации начиная с занятий по гражданской обороне времен холодной войны и продолжая «войной с террором» [при Буше-младшем]. Маско убедительно доказывает, что общественные учения, в ходе которых объяснялось, что надо делать в преддверии ядерного взрыва, психологически перепрограммировали людей, а холодная война глобально перестроила повседневную жизнь. По мнению Маско,
производство негативного аффекта и управление им остаются центральным инструментом полицейского государства и демонстрируют первоочередную роль атомной бомбы как средства милитаризации повседневной жизни и оправдания войны в США (Masco 2008: 390).
Хуан Оррантия (Orrantia 2012) также описывает, каким образом последствия террора создают негативную атмосферу в местах, где происходило насилие, наподобие резни в Нуэва-Венеции, небольшой деревне на карибском побережье Колумбии105. Каждый год здесь проводится католическая месса в память о погибших, но в остальном никаких видимых признаков коллективной памяти нет. Как утверждает Оррантия, остаточные явления террора обнаруживаются в том, что колумбийцы называют «тяжестью», выражаемой фразой el ambiente se siente pesado [место ощущается тяжелым (исп.)], локализуя это ощущение тяжести в воздухе или окружающей среде. Эта «тяжесть», считает Оррантия, представляет собой плотную и наполненную предчувствиями атмосферу страха, вызванного как массовым убийством, так и угрозой дальнейшего насилия со стороны колумбийского режима.
В концептуальном смысле целесообразно вслед за работой Конехеро и Эчебаррии (Conejero and Etxebarria 2007) определить аффективную атмосферу как феномен, основанный на событиях и имеющий пространственную привязку, а за понятием «аффективный климат» оставить более диффузные и структурно произведенные явления. Например, страх и беспокойство жителей центра Манхэттена, упомянутые в начале этой главы, можно рассматривать как феномены, порожденные аффективной атмосферой жизни рядом со Всемирным торговым центром и заново активизируемые каждый год 11 сентября при помощи насыщенных эмоциями медиаобразов рушащихся башен (Low, Taplin and Lamb 2005, Smithsimon 2011, Greenspan 2013). Концепция более широкого, политически индуцированного аффективного климата полезна для объяснения того, как ощущение страха