Девица поспешно открыла сумочку, зашарила там пальцами. Пальцы дрожали, не слушались ее. Наконец она вытащила плоскую синюю книжицу, протянула ее Юлинеку.
— Читайте!
В грамоте Юлинек не был силен. Страницы синей книжицы были исписаны тушью: на одной странице красовался русский текст, на другой английский. Юлинек повертел паспорт в руках и подозрительно поглядел на девицу:
— Ты чего, действительно иностранная подданная?
— Я же сказала!
— Откуда ты?
— Я — гражданка независимой Эстонии.
— Кхе, Эстонии, — Юлинек презрительно хмыкнул, поднес паспорт к глазам, прочитал медленно, по буквам:
— Кофф… Хельма, — Юлинек непонимающее пошевелил губами. — И чего тебя так далеко занесло от твоей Эстонии?
Девица выпрямилась, глаза ее яростно полыхнули. Только сейчас Юлинек окончательно понял, что он ошибся, девица эта совсем не та, что заволокла его в ловушку и выгребла из потайного места в одежде весь золотой запас, сделав палача нищим, но отступать было поздно, да и не привык Юлинек признавать свои ошибки — Проще вынести смертный приговор и привести его в исполнение, чем признать ошибку— Юлинек недоуменно подвигал нижней челюстью, будто его в подбородок ужалил слепень. Тьфу! Это надо же было так ошибиться!
Но ничего, ошибки — штука поправимая.
— Хельма Кофф, — медленно повторил он, сложил паспорт, похлопал им по ладони левой руки, — где ты, говоришь, трудишься?
— В шведском Красном Кресте.
— И чем ты там, в шведском Красном Кресте, занимаешься?
— Помогаю военнопленным.
Юлинек не удержался, хмыкнул.
— Чем же ты помогла мне, пленному чеху?
— Мы помогаем не конкретным лицам, а всем сразу, всем военнопленным.
Юлинек рассмеялся.
— Разве это возможно?
— Еще как возможно. Отпустите меня! — Лицо Хельмы мучительно сморщилось, на лбу появился мелкий искристый пот.
— Не отпущу, — Юлинек медленно покачал головой. — Не могу.
— Почему?
— Не могу, и все. С тобой должно разбираться начальство, не я.
— Какое еще начальство? — в голосе эстонки слышались слезы, но глаза были сухи.
— Во-первых, вы поносите последними словами атамана Калмыкова Ивана Павловича, — чех загнул на руке один палец.
— С чего вы взяли? Я не произнесла в адрес атамана ни одного слова.
— Произнесла, я сам слышал, — соврал чех. — Готов подтвердить под присягой. — Во-вторых, с вами уже было разбирательство… Весной.
Лицо Хельмы выразило недоумение.
— Не знаю.
— Было, было, — уверенно произнес чех. — Ваших людей задержали с ворованными деньгами. Много было денег… — Юлинек длинными цепкими руками обхватил воздух, показал, сколько было денег. — Вот столько, их пришлось вывозить на автомобиле. — Чех приподнялся на цыпочки и зычно гаркнул: — Казыгирей!
В купе всунулась голова кадета.
— Я!
— Поезжай за Михайловым, привези его сюда.
Кадет молодецки козырнул и исчез.
— Неправда, те деньги не были ворованными, — запоздало произнесла эстонка. Их специально собрали для военнопленных.
— Знаем мы, как это делается, — Юлинек презрительно хмыкнул.
Память у палача была хорошей. События, которые произошли в мае восемнадцатого года, его никак не касались, но он видел на столе начальства бумаги, слышал все переговоры по полевому телефону со штабом отряда, давал советы, поскольку дело имели с иностранцами, а у кого, как не у иностранца, спросить, как быть— Происходившее невольно отпечаталось у Юлинека в памяти. Лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажились крупные зубы. Хельма невольно поежилась: такими зубами этот людоед любого человека перекусит пополам. Как травинку.
В мае на станции Пограничной были задержаны два сотрудника Красного креста — швед Хедблюм и его помощник норвежец Оле Обсхау.
Хедблюм спросил у начальника конвоя, старого подхорунжего, арестовавшего его с напарником:
— За что мы задержаны?
— Вы шпионы, — ответил тот, — потому и задержаны.
Хедблюм пробовал сопротивляться, кричать на подхорунжего; тот, недолго думая, выдернул из желтой кожаной кобуры кольт, выменянный у одного американца на золотые царские монеты, и что было силы долбанул шведа рукояткой по темени.
Швед подпиленным деревом рухнул под ноги подхорунжего.
— Все вопросы решены, — довольно констатировал подхорунжий, — несогласных нет.
У задержанного был изъят плотный брезентовый мешок с деньгами и фирменной биркой одного из шведских банков, — в мешке находились 273 тысячи рублей.
Делегацию Красного Креста привезли в Харбин, там дело дошло до Хорвата, и тот не замедлил вступиться за арестованных.
Делегацию вынуждены были отпустить, но деньги ей не вернули. Хедблюм ярился, кричал, тряс кулаками:
— Где деньги?
— Не знаю, — равнодушно отвечал подхорунжий и отводил глаза в сторону, — я их не видел.
Когда Хедблюм вместе с помощником-норвежцем садился в вагон, подхорунжий пытливо глянул ему в лицо и произнес, не разжимая челюстей:
— Смотри, вонючка, ты мне еще попадешься. Мир тесный.
Тот, горячий, непримиримый, вскинулся, вознес над собой кулаки и… промолчал. Решил, что в России — стране полного бесправия — лучше молчать. Круто развернулся и по ступенькам вбежал в синий вагон.
Подхорунжего, арестовавшего тогда шведа с напарником, Юлинек знал, фамилия его была Чебученко. Ныне Чебученко служил в конвойной роте, охранявшей штаб. Юлинек позвонил туда. Спросил:
— Чебученко у вас далеко?
— Только что дежурство сдал. Отдыхать в каптерку пошел.
— Пригласить его к аппарату нельзя?
— Почему же нельзя? Можно.
Через полминуты в трубке загромыхал бас подхорунжего:
— Але!
— Тут дамочка одна к нам угодила, эстонка… Хельма Кофф. Не знаешь такую?
— Не имею чести…
— Но тебе и не надо знать. Дело в другом — она работает в Хабаровской миссии Красного Креста.
— О-о-о, это по моей части, — оживился подхорунжий, — там есть пара дураков, с которыми мне хотелось бы повстречаться.
— Очень хочешь?
— Очень.
— Имеешь все шансы арестовать их. Как германских шпионов.
Подхорунжий не выдержал, захохотал.
— Чего смеешься? — спросил Юлинек.
— Я этим лошакам намекал, что земля круглая, а они и мне не поверили.
— Бери наряд из трех солдат, садись в машину и — в хабаровский Красный Крест. Арестованных доставь к нам, в походную гауптвахту.
— Ну, Юлька, ты и даешь! — подхорунжий снова захохотал, громко и зубасто.
Юлинек не понял его, переспросил:
— Чего даю?
— Молодец, говорю. Это так у нас, русских, талдычат — даешь! Хвалят, значит.
— Задание понял?
— Через двадцать минут эти трескоеды будут у тебя. Пусть постучат в твоем вагоне зубами от страха.
Подхорунжий знал, что говорил, и дело свое знал — через двадцать минут и Хедблюм, и Обсхау уже находились в вагоне «походной гауптвахты». Обсхау был испуган, поглядывал на казаков, арестовавших его, а Хедблюм ругался. Ругался смешно, путая шведские и русские слова, плюясь и выкрикивая:
— Вы за это ответите!
— Ответим, ответим, — успокаивающе произносил подхорунжий и тыкал Хедблюма кулаком в затылок, — обязательно ответим.
Хедблюм взбрыкивал ногами, стараясь удержаться, совершал мелкие болезненные скачки, словно бы хотел убежать, но в то же мгновение его схватывали за запястье сопровождавшие подхорунжего казаки, крепко сжимали пальцами, осаживая строптивого шведа, тот ожесточенно плевался и вновь начинал ругаться.
Подхорунжий отвешивал ему очередной подзатыльник, и Хедблюм начинал ругаться сильнее.
В вагоне Юлинек усадил арестованных на лавку, достал из стола перо и чернильницу, покосился на подхорунжего:
— Эти, что ль, тебя обидели?
Тот трубно высморкался в старый грязный платок.
— Эти. До самого бородатого, до Хорвата дошли, чтобы выпутаться… Германские шпионы.
— Шпионы, говоришь? Шпионов мы не любим. Отвечать придется по всей строгости военного времени.