Читать интересную книгу Время дня: ночь - Александр Беатов

Закат состоялся. Ещё один. Сегодня, несомненно, я поднялся по графику упадка духовного подъёма, если бы такой был. Ведение этих записей стимулирует этот подъем. Впрочем, посмотрим, что из этого получится…

Вообще, меня удивила сегодня днём одна мысль: как я смог продержаться здесь столько времени? Продержаться, пробыть, когда — весна…

Для меня нет весны 1976 года!

Чем может быть полезен духовный упадок? Душа хочет подняться, но не в силах этого сделать. Она опускается… Земное плотское притяжение… Реальность плоти… Её влияние… Плоть — прах — смерть… Или — жизнь? Жизнь плоти, без души? Так, что же, всё-таки: жизнь или смерть? Смерть — или, всё-таки, жизнь? Нет смерти, как таковой. Так что же это: то, что мы называем смертью?..

Когда душа в подъёме своём — то ей нет дела до смерти. Земное её не интересует. Ей подавай только животрепещущее проявление жизни — жизни неземной, не скованной плотью, подвластной тлению и смерти…

И вот когда наступает духовный упадок, то, может быть, тогда необходимо использовать такое время для подобных вопросов?

Жарко! Уже давно на дворе весна, и там даже тепло. А здесь всё равно продолжают топить… Включили свет, телевизор. Идёт какой-то детектив. Конец дню. Солнце потрудилось и, будет вновь трудиться целые сутки до того, как я увижу вновь его закат. А теперь, довольно, Солнце! Пока… До заката…

Снова время заката, а заката нет… Тучи. Да, вроде и не тучи, а просто небо — какое-то серое. Солнце симульнуло. Настроения нет никакого вообще, чтобы можно было как-то о таковом судить. Нет настроения, нет заката… Остро ощутима реальность. Нет того "голубого" состояния души. Всё остро и явно материально.

Однако розовая полоса над лесом видна сквозь берёзы за забором… А забор — белый. Когда кругом был снег, его было не так заметно, он не был таким явно реальным… Может, в этом и состоит весь курс лечения: заточение, время, смена сезонов. Смена — одновременно — и медленная, и быстрая. Был снег — и нету. А времени всё-таки много. Так много, что думаешь, хватит на всё, и поэтому всё остаётся ещё впереди, не сделанным; и всего так много, что взяться за "что-то" из этого "всего" невозможно: "всё" объемлет "что-то" и не выпускает ничего из себя. Всё, всё — впереди. Предстоит. Случайно, попадая рукой в этот комок "всего", может быть, получается что-то с трудом выхватить и сделать из этого что-то, сделать с мучительным усилием, преодолевая рассеивающееся внимание, невозможность сосредоточиться… А как быть со "всем"? "Что-то" — это что-то очень реальное, конкретное, явное во взгляде на окружающее. А "всё" — абстрактно, необычно, желаемо, неосуществимо… Зачем тогда это мелкое "что-то", малозначимое по сравнению со "всем"?..

И тут пробилось солнце! Заката ещё, оказывается, не было. Оно бьёт по глазам сквозь берёзы. Тучи поднимаются над ним и куда-то бегут. Закроют ли? Или оно зайдёт прежде? Наверное, закроют… Посмотрим…

Это третий закат, при котором я записываю эти размышления, глупые впрочем…

Мне нужен какой-то толчок, исходящий из жизни…

Солнце не закрывается тучами. Большая туча течёт над ним, не задевая. А оно само по себе садится в другую тучу, внизу… Вот уже почти всё село, как за гору. Туча — гора. Я никогда не видел гор…

Всё! Спряталось. Теперь ещё ждать целые сутки. Когда, интересно, будет первая и настоящая гроза с молниями? Эти мои сантименты я буду когда-нибудь потом перечитывать, пытаться на досуге вспомнить моё теперешнее настроение. Будет ли такое?

Интересное дело — вести дневник. Им занимаешься для какого-то интеллектуально-культурного времяпрепровождения. Вести его можно только когда делать что-либо другое совершенно нет возможности. Записал — и вроде бы дело сделал. Не понимаю, как Лев Толстой мог писать его на протяжении почти всей своей жизни. Закат состоялся и в этот раз.

Не нужно ждать другой жизни, как не нужно ожидать и будущего. А нужно жить сегодняшним. Придёт завтра — будешь жить этим "завтра" завтра. Нужно полюбить эту сегодняшнюю жизнь, какой бы она ни была; полюбить страдать, нести свой крест. Только тогда можно быть счастливым по-настоящему…"

На этом дневник закончился, потому что Сашу выписали из больницы.

Ему выдали запечатанный конверт для психотерапевта, который направлял юношу на лечение. И когда на следующий день он передал письмо по назначению, то врач, быстро пробежав по нему глазами, пробормотала:

— Что они там, сдурели, что ли?

Она взглянула на пациента. И сомнение: "Не ошиблась ли она?" — мелькнуло в её глазах: "Как же так?" — подумала врач, — "Почему такой диагноз: маниакально-депрессивный психоз на почве интеллектуальной суггестивно-ментальной диспропорции. Откуда они взяли такие наукообразные доморощенные формулировки?!"

— Ты не встречал там однофамильцев? — спросила она.

Саша вспомнил Вишневского, но тут же сообразил, что хотя он ему и родственник, но фамилия у него совсем другая.

— Нет…

— Наверное, напутали… Как же можно так работать! Это же просто издевательство! Не направлять же тебя снова на переосвидетельствование! Они вывели совсем противоположное!

Саша играл ту же роль, что и прежде: робко сидел на краю стула и тупо смотрел на стену, как бы никуда не спеша и ко всему равнодушный.

— Как ты себя чувствуешь? — Врач отложила письмо, всматриваясь в глаза юноше. От действия лекарств он, действительно, был не в себе, и играть роль было вовсе не трудно. Он чувствовал "отстранённость" от окружающей действительности, пребывал в "сладком" лекарственном "комфорте". И вопросы врача мало его интересовали. Он знал, что изменить что-либо она уже не в силах. Если и поняла, что он "провёл" её, то дальше будет лишь подыгрывать. Ведь, не станет же поднимать шум; иначе, что она за психиатр, когда какой-то ПТУ-шник так легко протянул её за нос…

— Ничего, — ответил Саша и добавил, — Когда пью лекарства…

И врач ухватилась за последнее: "Лекарства! Сейчас она пропишет ему такие дозы, что вышибет у него всю его "интеллектуальность" навсегда! И он действительно сделается таким "идиотиком", каким прикидывается! Если не смогли этого сделать в больнице — то она наверстает упущенное!"

И более ничего не спрашивая, она начала выписывать рецепты, а потом объяснять, как и когда принимать таблетки, начертила таблицу, где по вертикали обозначила: утро, день, вечер, а по горизонтали названия лекарств: мелипрамин, трифтазин, циклодол, аминотриптилин, радедорм…

— Явка каждые три дня! — строго закончила она объяснения. — Я продлеваю твой больничный! Они тебя совсем не вылечили! Наверное, придётся снова направлять в больницу!

Саша вышел из кабинета…

"Как тут убедить кого-либо, что я — здоров?" — подумал он. — Наоборот, всем теперь нужно, чтобы я был больным. Иначе они будут неправыми: как же признаться самому себе в своей неправоте? Лучше утопить другого…"

Стоя в очереди в регистратуру, чтобы поставить печати на рецептах, ему вспомнилось, как ещё только вчера он находился в больнице, а потом — как ехал с матерью домой. Необычное чувство он тогда испытал — как только прошёл через "полупроводник" в обратном направлении и оказался за пределами бетонного забора! Наверное, то же самое хотел передать Лев Толстой, описывая, как взлетевший голубь чуть было не коснулся щеки Катюши Масловой, только что выпущенной на свободу…

…Весна уже окончилась!.. Было утро и начало лета! В воздухе — свежесть… Вместе с матерью он вошёл в электричку… Саша осматривался по сторонам… Вокруг сидели люди, нормально одетые, с вещами. И его осенило: пока он лежал в больнице целые два месяца, эти люди всё это время жили настоящей человеческой жизнью! Такой же, как сейчас! Такой жизнью, к которой Саша возвращался! Но он возвращался уже другим и в другую жизнь! Потому что больше не было и больше не будет гнёта от угрозы армии, под которым он пребывал последние несколько лет!

…Солнце, как на картинах Куинджи, пронизывало вагон насквозь; он ехал неспешно, покачиваясь на рельсах, среди стены свеже-зелёных ранне-июньских деревьев. И когда стена обрывалась — открывались просторы полей. И от смены чувств и этих острых впечатлений у Саши захватывало дух; он чувствовал необыкновенный экстаз, ощущаемый физически всем телом. Вдруг ставшим каким-то лёгким и почти невесомым; и от неясных перспектив, которые теперь раскрывались перед ним, в груди щемило от счастья…

"Что тут необычного?" — пытался он проникнуть мыслью в свои чувства и осматривался по сторонам. — "Такое же солнце, такие же деревья, что я видел из окна палаты…"

Однако другими были люди… Выражение их лиц было нормальным. Они все были разными, не то, как там, в больнице…

"Там?" — мелькнуло у него в мыслях. — Значит я уже не там! Я — тут! И я больше никогда не буду там!

И эта мысль тоже наполняла его радостью…