Читать интересную книгу Время дня: ночь - Александр Беатов

— А что я такого сказал? — решил "свалять дурака" Сашка, несколько испугавшись.

— Сам знаешь…

— Не знаю…

— Про Леонида Ильича!

Как провинившийся школьник Сашка молчал, не зная что отвечать, и не зная, как быть.

— А то будет хуже! — В голосе Бориса слышалась угроза. — Ты ведь знаешь, кто — я!

Сашка продолжал молчать, как делал раньше, когда стукач к нему приставал с вопросами.

— Знаешь?.. — повторил Борис шёпотом.

— Знаю…

— Тогда отрекись…

Чувствуя унижение и опасаясь последствий, Сашка ответил:

— Прости, но я не хотел… Я не думал, что это — серьёзно…

— Скажи, что отрекаешься! — внушительно подсказал стукач, будто кроме них был кто-то ещё, кто слышал их и перед кем Борис держал отчёт.

— Я был не прав… — пролепетал Саша.

— Нет! Не так… — Борис пристально смотрел ему в глаза, — Колись, падло! — добавил он тихо, приближаясь к Сашиному лицу своим почти вплотную, — Ну, сука?!

— Отрекаюсь… — прошептал юноша.

— Я же сказал — не так!

— А как?

— Повторяй за мной: Я отрекаюсь…

— "Я отрекаюсь"…

— … от всех своих слов…

— …"от всех слов"…

— … своих слов…

— …"своих слов"…

— …которые сказал…

— …"которые сказал"…

— … во время прогулки…

— …"во время прогулки"..

— И больше никогда не буду…

— "И больше не буду никогда"…

— … рассказывать анекдоты.

— …"рассказывать анекдоты".

— Отрекаюсь!

— "Отрекаюсь"…

Борис поднялся.

— То-то! И больше не смей так думать!

Он сделал было шаг в сторону, но тут же вернулся, подсел к Сашке обратно, схватил его за грудки.

— Смотри у меня, сука! — Сказал он тихо, брызгая Сашке в лицо слюной, — А то заколем, как этого!.. — Стукач кивнул на дверь. И только сейчас Сашка обратил внимание на истошные крики Рашида, все это время доносившиеся из процедурной комнаты, располагавшейся неподалёку от его палаты. К этим крикам он уже давно привык: ведь сам же Рашид рассказывал, что ему делают инъекции инсулина каждый день после обеда, когда большинство больных отправляется на прогулку…

Борис выпустил Сашку и быстро вышел из палаты.

Невольным свидетелем этой сцены оказался Саша из Кирова, на которого мало кто обращал когда-либо внимание, и тем более Борис. Саша из Кирова и в этот раз лежал, повернувшись лицом к стене, на своей кровати, в другом конце палаты.

После ухода стукача, он подошёл к Сашке.

— Не расстраивайся… — он положил руку ему на плечо. — Ведь не стоило с ним связываться…

— Ты тоже слышал? — удивился Сашка.

— Что слышал?

Сашка вдруг отчётливо вспомнил, что видел Сашу из Кирова на прогулке, среди больных, когда он рассказывал анекдот. А может быть нет? Может быть ему это показалось? Может быть, он лежал всё утро здесь, на своей кровати, повернувшись, как всегда, лицом к стене… А может быть и сцены со стукачом тоже не было?..

— Анекдот…

— Какой анекдот?

Саша вдруг подумал, что Саша из Кирова мог быть вовсе не невольным свидетелем унизительной сцены, только что произошедшей. Он замолчал, не зная, о чём ещё говорить.

— Ты не расстраивайся… — повторил Саша из Кирова. — Ведь с ним просто не стоило связываться… Правда?

— Да… — согласился Сашка.

На другой день, столкнувшись в дверях туалета с Васькой, Саша сказал:

— Слушай, Вась, ты, ведь, помнишь, как я тебя кирпичом по голове ударил?

Почувствовав что-то, Саша обернулся — за его спиной стоял гомосек Володя, тот самый, что донёс на Сашку, когда он пытался ему "проповедовать".

— Кирпичом? — переспросил Васька. — Да, помню…

Володя повернулся к Сашке спиной, сделал вид, будто что-то потерял, стал усиленно рыться в карманах…

— Ты меня извини за это… — Сашка снова повернулся к Ваське. — Ты, ведь, знаешь, что я не хотел…

— Да…

Васька спешил в туалет, и ему вовсе не было дела до Сашки.

Сашка хотел сказать о том, что, может быть, это он виноват в том, что Васька, оказался в психбольнице, хотел извиниться и за это. Но оглянувшись на Володю, продолжавшего нагло подслушивать, больше не стал ничего говорить, отошёл в сторону, пропуская в туалет "голодовщика" Толю, за которым следом исчез и Васька, по всей вероятности, не испытывавший желания разговаривать с Сашкой.

В ночь на первое апреля, когда вся страна перевела стрелки на час вперёд, умер дед Фишка. Саша в эту ночь не спал, испытывая какую-то подавленность, начавшуюся ещё с визита к нему Бондаренко, и слышал, как сновавшие по коридору туда и обратно медсестры недоумевали, какое им следует записать время, будто это имело для кого-нибудь хоть какое значение…

А Саша продолжал вести свой дневник, наблюдая за своим настроением, начав незаметно для себя заниматься "самокопательством"…

"Настроение физическое, интеллектуальное и эмоциональное", — писал он, — имеет свою периодичность, как погода… Кажется, наука не открыла до сих пор детектора гравитационных волн… А возможно ли продетектировать волны человеческой психики?..

Необходимо на несколько дней прекратить всякое чтение, всякий приток информации. Создать обстановку самосозерцания — и для этого не есть в течение целого дня…

Не завтракал, не обедал, но поужинал. Состояние ровное, без изменений. Подъёма ещё нет… Ещё немного времени до заката солнца, за которым наблюдаю в окно… Что ещё будет вечером? Не знаю… Не знаю, зачем я решил вести этот дневник… На потом? Посмотрим, что будет потом… Солнце ещё не село. Я, вот, сейчас только подумал: хорошо, что закат виден из моих окон. То, что я веду этот дневник, в какой-то мере помогает мне подняться… У меня нет животрепещущей темы, о чём бы написать… То, что я записываю сейчас — это просто рассуждения про себя… Так со мною часто бывает… Только, когда пишешь, то процесс рассуждения замедляется… Солнце скрывается в лесу. Его закат — не на горизонте, которого мне не видно отсюда. Оно скроется в лесу и будет ещё просвечивать сквозь его деревья… Да, хорошо в такую минуту наводить порядок в голове… Стоя у окна… Но я записываю первое, что взбредает мне на ум… Скрылось… Почти скрылось… Лишь красно над лесом. Лес оказался слишком густым, чтобы пропустить свет солнца. Это значит, что, проведя линию от меня до солнца, мы обязательно натолкнёмся на какое-то дерево… Вроде, и мысли теперь все перевелись… Как я об этом подумал — так мне кто-то, будто бы и сказал: "Да, перевелись". Но ведь это не так? Лишь солнце одно скрылось… А у него ещё много работы: "светить всегда, светить везде", вращаться, греть, появляться, всходить, заходить, испускать гравитационные и психические волны…

Когда солнце сядет, то поневоле пристальнее посмотришь на то, что тебя окружает… Лес. Берёзы. За ними — какие-то другие тёмные деревья. Впрочем, это может быть тоже берёзы. Ветра нет. Деревья не шевелятся. В небе — краснота, или точнее — "краснуха"… Рядом на койке негодует один нервнобольной. Пытается разбудить храпящего мужика, лечащегося голодом. Теперь он уже ест и поэтому много спит. Разбудил. Тот перестал храпеть, что-то промычал в ответ. Всё, что творится вокруг, мне так безразлично… Зачем всё живёт, суетится?..

Где это тихое величие природы? Кругом всё мелко, пошло, больно… Безразлично — потому что упадок у меня… Пойду, пожалуй, читать и учить английский. Целый день почти спал из-за лекарств… Видимо увеличили дозу… Ничего не сделано ценного… Устал писать… Хватит…

Я решил теперь каждый вечер во время заката записывать сюда всё, что взбредёт в голову. Закат ещё не наступил, но я начну… Запишу всё, о чём думал ещё днём…

1. Все мысли мои находятся как бы "прочь" от меня. Я — будто бы где-то глубже моих мыслей… И они никак не могут согласоваться с тем фактом, что я — здесь, что я не в силах уйти отсюда, изменить что-то. Они устремлены вперёд, на тот день, когда я выйду отсюда с сознанием, чтобы не думать об этом сегодняшнем дне, который тогда станет уже не "этим" днём, а "тем" днём…

2. Странное и привычное для меня состояние: находиться мысленно вне реальности, всё время — в круговороте мыслей, за которым нет места и времени для этой реальности. Я как бы прикрываюсь потоком мыслей от окружающего меня, не осознавая этого. И в то же время — этот самоанализ! Он не даёт теперь мне покоя… Я всё время думаю и анализирую, почему я сделал что-то так, а не иначе, что явилось причиной того или иного моего действия… Почему я — здесь?

3. Дни стали тянуться долго. Может быть оттого, что лекарства начали действовать на меня и приближать к реальности, тем самым, удаляя от того, порою случающегося свободного экзотического мысленного полёта, кружащего в вихре озарений и догадок…

Написал стихотворение и прочёл его эпилептику Смердякову. Пусть увидит, что такое размер, о котором я до этого ему долго толковал. Но он ничего так не понял, стал мне читать своё рифмоплётство. Вот это моё стихотворение: