Другой полукровка, магический, вылез из-под шкуры, где спокойно проспал весь вчерашний и сегодняшний день, все убийства и насилия, а после хорошей пробежки да без жрачки после, только и оставалось ему, что спать сном младенца, не слыша даже звуков битвы и криков насилуемых и пытаемых. Теперь Гарри наблюдал за губами говорящего, а, главное, слушал такой родной, певучий язык, в котором, однако, он не понимал ни слова, к своему величайшему сожалению и даже раздражению. А так хотелось бы понять, о чём хнычет Сх`э-вэ-ру-у-с-с, словно дитя, разговаривая с кем-то невидимым, наверное, с ещё одним тот-кто-делает-навыворот. А какие ещё могут быть друзья у прекрасного Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, самого благородного хозяина?
… А потом я его от измочаленного парня отогнал, да в руку пуго вонзил, что б собой, значит, занимался, а того оставил бы в покое…
А по женщинам Квотриус мне… неожиданно так помог, сам бы я со всеми не управился, их ведь только заавадить можно было…
Но Папенька бы не понял…
Поцелуй меня Дементор в жопу! Рем, я же трофеев нахватался, хоть и не хотел, Мордред меня забери!
Трофеи-то? Это, значится, люди живые, только израненные да грязные очень, в рабов обращаемые, да серебро…
Нет, сиклей из него не понаделать - грязное очень… Оружейники у этих х`васынскх` хреновые слишком…
Что, удивляешься, как я " х`васынскх`" выговорил? Да у меня это механически с языка слетает… Я же ещё и толмачом подрабатываю себе на приданое... Что, не смешно вдруг стало?
Так от, оружейники, гоорю тебе, совсем херовые, хоть и железа полно в свободном доступе до хрена…
Не-э, про сталь они все тут и слыхом не слыхивали…
Хотя, погоди… Вроде как я со сталью здесь, во времени этом грёбанном, встречался… А где, не помню…
Не-э, не у себя дома… Да что ты, это ж мой дом, я в нём все углы и закоулки знаю…
Я ж Господин дома! Кому, как не мне всё о доме знать...
Ну, про Господина дома, так это вроде бы начальник домашний, лорд, которого все - и свободные, обитающие в нём, и рабы бес-пре-кос-лов-но слушаются...
Ты понял, что я сказал?.. Ну, и молодец...
А-а, вспомнил - у монахов, иноков, значится, встречался я со стальною дверью.
Ведает кто-то из тамошних обитателей… секрет-то этот… Да будь она неладна, эта дверь засратая!
Но ты послушай, Рем, что я тебе скажу…
… Придётся к себе тащиться опять…
- Квотриус, голова болит! Дай опохмелиться! - вышел, наконец, из ступора Снейп.
Потом повторил зачем-то на вульгарной латыни:
- Башка раскалывается, офигеть можно как! Выпивки-то, пойла этого дай-ка поскорее! Нужно очинно.
… Квотриус, к сожалению, уже выпил свою «боевую» после такой нагрузки, которая свалилась на его плечи - самок гвасинг защищать, следуя идеалам высокорожденного брата!
Теперь нужно было идти выпрашивать у кого-нибудь, а солдат, и трижды Разбожественного Кесаря, в этом он превозмог себя - думать... так об Аугустусе - прозорливый молодой человек справедливо опасался. Поэтому… пошёл на поклон к известному пианице и, по совместительству, врачевателю ран Формеусу Верокцию, сам притворившись чрезмерно, нестерпимо, необычайно больным головою.
Верокций употреблял. Из большого, явно привозного, дорогого рога со всевозможными инкрустациями и насечкой, которую не умели, не научились этому тонкому искусству, известному только в Риме, делать ни колоны, ни рабы на Альбионе.
- Формеус Верокций, будь здрав!
- И ты будь здрав, Снепиус Квотриус. Чего пожаловал в моё скромное пристанище? Али дело есть? Так ты говори, не стесняйся.
Язык Формеуса слегка заплетался, а выражался он с примесью народной, грубоватой на слух Квотриуса, латыни, которой иногда злоупотреблял высокородный брат и патриций, пытаясь посмешить брата - бастарда. Так воспринимал все многообразные подколы и грубоватые выраженьица, которыми «услаждал» его слух Северус, острый на язычок даже в чужеродной ему среде и на неродной ему латыни, как знал только единый лишь, по великому секрету , Квотриус.
- А я… Я, благородный воитель, пришёл нижайше попросить у тебя пол-рога жгучей воды. Для снятия злого похмелья, кое внезапно овладело мною от усталости и неуёмности желания моего изнасиловать кого-то.
- Да бери - у меня всё равно почти полная корчага. Я лишь выпил малость, так ты проходи, проходи, красавчик.
От последних слов Верокция Квотриус нащупал на поясе пуго, а в ножнах - гладиус, коими он вооружился прежде, чем идти к странному Формеусу, этому известному теперь уже двум легионам импотенту, но смело шагнул внуть шатра и…
Тут же оказался в грубых, тяжёлых объятиях сейчас же вскочившего, премного озабоченного, взъярённого Формеуса Верокция, обкуреннного какими-то диковинными травами, но среди их букета не выделялся, судя по аромату, проклятая травка анорбис.
- Ну теперича никуда ты не уйдёшь, пока я не долбану тебя несколько разиков. Я да-а-вно глаз на тебя положил, мой сладенький. У меня только на тебя хуй встаёт, а на полонённых баб или мальчишек Теперь нужно было идти выпрашивать у кого-нибудь, а солдат, и трижды Разбожественного Кесаря, в этом он превозмог себя - думать... так об Аугустусе - прозорливый молодой человек справедливо опасался. Поэтому… пошёл на поклон к известному пианице и, по совместительству, врачевателю ран Формеусу Верокцию, сам притворившись чрезмерно, нестерпимо, необычайно больным головою.
Верокций употреблял. Из большого, явно привозного, дорогого рога со всевозможными инкрустациями и насечкой, которую не умели, не научились этому тонкому искусству, известному только в Риме, делать ни колоны, ни рабы на Альбионе.
- Я расскажу всё высокорожденному отцу своему, к тому же нашему с тобою военачальнику. Не думаю, что он будет рад поведению твоему таковому. Пусти же, сказал, пусти, противный, не время сейчас! После приду я к тебе, дай же мне только опохмелиться!
Хватка слегка ослабла, и Квотриус спокойно высвободился из мерзких объятий низкого плебея, коему и солгать можно, всё равно, как моргнуть, и с достоинством, словно и не было ничего меж ними ничего похабного, мгновения спустя, набрал полный, вместо обещанной половины, рог жгучей воды и покинул столь негостеприимный шатёр. Взял больше, как плату за то, что Формеус облапал его, Квотриуса, с грязнейшими целями, какие только можно выдумать по отношению к сыну, хоть и незаконному, полководца.
А Северус продолжал то ли бредить, то ли жаловаться по-английски:
- Мало того, скажу тебе, Рем, скольких я порезал, скольких укокошил за всё время пребывания здесь, что…