Читать интересную книгу Привал на Эльбе - Петр Елисеев

— Так и сказал?

— Нет, тут я добавил сам.

— Орлов передал, — вмешался Яков Гордеевич, — что полковнику не полагается идти на переговоры одному. При нем должен быть адъютант.

— Это точно! — подхватил Кондрат Карпович. — Немец форму понимает.

— Кого же взять? — раздумывал Михаил, прикалывая к военной форме ордена и медали, которые догадался выпросить в штабе Кондрат Карпович.

— По солидности Кондрат Карпович — подходящий апостол, — шутил Яков Гордеевич. — Вид грозный. Усы как у льва.

— А тебе такие за всю жизнь не отрастить, — поддел Кондрат Карпович старого украинца, покручивая усы.

— Усы-то у тебя, Кондрат Карпович, боевые, но в адъютанты вы не годитесь: не знаете немецкого языка и старовато выглядите. Разрешите мне снарядиться, товарищ командир? — вытянулся Яков Гордеевич перед Михаилом.

Старый казак вскипел. Задето его самолюбие. Хотя он прожил более пятидесяти январей, но не считал себя старым. Да и вид у него еще молодецкий. У него ни одного седого волоса. Усы закручены, как бараньи рога.

Кондрат Карпович сердито посмотрел на своего ехидного друга и сурово сказал, чтобы сразу отбить у него охоту идти к немцам:

— Ты сначала, Яков Гордеевич, вырасти вершков на десять и отрасти усы да смахни свою козлиную бородку, тогда я посмотрю. В таком образе ты не казак, а отшельник. А за годы мои не пекись. Годы мои генеральские.

— А ежели немец тебя того, — приставил Яков Гордеевич указательный палец к виску.

— На войне и смерть красна, — резко махнул Кондрат Карпович рукой. — Но бесплатно не дамся. Чуть что — не спущу немцу, кокну.

Этого и боялся Михаил. Старый казак люто ненавидит фашистов. При встрече с ними начинает дрожать от злости. Привык разговаривать с фашистами клинком и винтовкой. А тут во время переговоров, чего доброго, придется сказать «господин немец». Язык не повернется у старого солдата. «При малейшем поводе, — подумал Михаил, — может броситься на немцев, погубит дело».

Яков Гордеевич, наоборот, любит пофилософствовать. Когда случалось встречаться с пленными, он пускал в ход свое красноречие, старался выведать что-нибудь полезное для ветеринарного дела. «Да и опыт обхождения с немецкими офицерами и генералами у него есть», — вспомнил Михаил работу украинца в тылу врага. Еще одна особенность выгодно отличает его от старого казака. Яков Гордеевич — начитанный человек и хорошо знает немецкий язык, может вставить умное слово во время переговоров. Выбор пал на него. Чтобы не обидеть отца, Михаил подчеркнул роль старого казака в подразделении:

— Вы, конечно, лучший кандидат в адъютанты, но эскадрон вам оставлять нельзя, станут боевые дела. От вас зависит все: обеспечение личного состава боеприпасами, продовольствием, коней — фуражом. Попрошу Якова Гордеевича пойти со мной.

— Куда ему с такой красотой, — указал Кондрат Карпович на ветеринара. — Худосочный, борода, как у бабушкиного козлика.

— Борода действительно худая, — проговорил Элвадзе.

— Для такого дела можно смахнуть, — отозвался Яков Гордеевич.

Элвадзе достал из сумки бритву, протянул ветеринару. Тот, морщась, соскоблил редкую бороденку.

— Совсем другой вид. Усики подкрутить вот так. Выше голову, — снаряжал Кондрат Карпович друга. — Представься, Яков Гордеевич, старым есаулом. Подцепить для пущей важности Георгия? — и он достал из своего кисета георгиевский крест. — Подтяни подпругу, — крепче стянул ремень старого украинца и подошел к Михаилу. — Скажу открыто. На опасное дело провожаю тебя, сын. Но ничего не попишешь — служба требует. Мое казацкое благословение: ежели придется быть молотом — бей, ежели наковальней — молчи.

— Спасибо, папаня, — козырнул Михаил.

Элвадзе снял свои ордена, нацепил их на грудь Михаила, прибавив к тем, что уже имелись. Кондрат Карпович тоже достал из своего кожаного кисета два ордена и тоже передал «полковнику».

— Десять орденов! — воскликнул он. — Солидно.

На Якова Гордеевича нацепили погоны старшего лейтенанта. Михаил накинул на себя бурку, принесенную старшиной, отдал честь парторгу и пошел к немцам. Кондрат Карпович отправился к лошадям заменить ушедшего ветеринара.

Полковник Кандлер, признаться, не ждал «командира дивизии особого назначения». Ему — казалось, что большой начальник не решится на такой отчаянный шаг. К его удивлению, русский офицер пришел. Михаил поздоровался с Кандлером, представил своего «адъютанта».

Кандлер принял парламентеров со сдержанной ненавистью. Он молча поставил высокую дубовую табуретку для русского полковника и сел за стол. Не произнося ни слова, Кандлер закурил, пристально взглянул на Михаила. Их глаза встретились. «Злой как волк, — подумал Михаил. — Вырвемся ли отсюда живыми? Не злой ли умысел — приглашение на переговоры?»

Михаил вспомнил иезуитский маневр майора Роммеля, истязавшего его в сарае. Не повторится ли и здесь кошмарная пытка? Не потребуют ли секретных сведений или письменного показания? Михаил обернулся. За его плечами стояли два немецких офицера с расстегнутыми кобурами. Почему: из-за безопасности или же приготовились застрелить русских парламентеров? Михаил не испугался: со спокойным выражением достал кожаный портсигар, закурил папиросу. Вытащил свой кисет и Яков Гордеевич, хотел завернуть козью ножку. Михаил немедленно протянул ему портсигар.

— Слабо снабжают, — с иронией заметил Кандлер по-русски.

Михаил понял, что его «адъютант» допустил ошибку, достав кисет. Не подобает офицеру курить махорку. Делать нечего. Надо как-то объяснить это немецкому полковнику. Яков Гордеевич сам сказал в свое оправдание:

— Махорку я курю по старой привычке есаула. Крепче она и здоровее.

Кандлер молчал. Он сосредоточенно смотрел на лежавшую перед ним карту: оценивал шансы русских и свои. По его расчету, передовая линия находилась километрах в пятидесяти.

— Вы, господин полковник, — четко произнес Михаил на немецком языке, — не верьте карте. Теперь наступают моторы. Рвется и кавалерия. Вчера она была в шестидесяти километрах. Коней поили в усадьбе юнкера Кандлера.

Немецкий полковник вздрогнул, услышав немецкую речь и свое имя, но ничего не сказал. Он только чуть покосился на русского полковника. Взор его был печальный. Глаза будто остекленели. В переносицу врезались две глубокие морщины. Он подряд закурил третью папиросу и склонил голову на стол.

«О чем думает, седой черт? — гадал Михаил. — Прикажет ли он расстрелять нас, или сложит оружие?»

Сдерживая дрожь в голосе, Михаил заговорил по-русски:

— Мы с вами, господин полковник, люди дела. Вы моему парламентеру сказали, чтобы прибыл я к вам для переговоров, как равный по чину. Я предлагаю сложить оружие! Пишите приказ о сдаче поселка.

— Пока не сложилась у меня такое решение, — проговорил Кандлер и опять замолчал.

Михаил глянул на Якова Гордеевича, сидевшего против него. Старый украинец подбадривающе моргнул. Михаил решил пустить в ход последний аргумент:

— Ваша воля, господин полковник, решать судьбу вверенной вам части. Можете сопротивляться, но разум подсказывает, что это бессмысленно, как подсказал он в Сталинграде фельдмаршалу Паулюсу.

Кандлер встрепенулся, как зверь, пробужденный выстрелом. Судьба Паулюса давно волновала его.

— А что вы знаете о трагедии фельдмаршала? — нервно спросил он.

— Фельдмаршал сдался со своим штабом и остатками шестой армии. Он мог бы продержаться еще некоторое время. У него оставалось к моменту поднятия белого флага стотысячная армия, но это была бы не борьба, а отчаяние…

— Значит, его уже нет. Он был моим учителем. Вместе с ним воевали в войну 1914–1918 годов, — сокрушенным голосом сказал немецкий полковник.

— Почему нет? — уверенно произнес Михаил. — Фельдмаршал Паулюс жив и здоров, благополучно пишет мемуары.

Кандлер растерялся. Нельзя было не верить непринужденному рассказу русского полковника. Немец напряженно слушал и запоминал каждое слово о судьбе своего учителя. Михаил так ярко нарисовал эпизод захвата Паулюса, как будто он все время находился возле немецкого командующего. Рассказ о фельдмаршале пробудил в Кандлере надежду на сохранение своей жизни. Затем Михаил стал говорить о боях в Германии, называя города и селения, где текла немецкая кровь. Кандлер, еще раз услышав название селения, которое носит его фамилию, где находится его дом, побледнел и опустил голову.

Он вспомнил свой край, где старый отцовский дом стоит посреди обширного поместья, занятого русскими. Вспомнилась и семья, о которой он теперь ничего не знает, мелькнула в глазах даже служанка Эрна, которая осталась обижена им… Позорно поднимать белый флаг, но когда грозит опасность голове, можно пожертвовать ушами. «А как же долг перед Германией?» — вспомнил Кандлер. Ради ее возвышения над миром он носился в военной колеснице по чужим странам, предавая все огню и мечу.