— Нет-нет, и слышать не хочу об этом, — говорит Оскар, выражая и мои мысли. — Я не собираюсь болтаться без дела, когда вы работаете. Я буду там, плечом к плечу с вами, как соратник и прочее. Кроме того, я уже видел Венеру Милосскую из шоколада.
Только французы могли додуматься рекламировать шоколад как произведение искусства. С обнаженной женской грудью.
* * * «Вавилонская башня»
«Мы, писатели, художники, скульпторы, архитекторы, другие приверженцы и поклонники неповторимой красоты Парижа, во имя французского вкуса выражаем протест против возведения в центре нашей столицы чудовищной и бесполезной Эйфелевой башни, которую уже окрестили „Вавилонской башней“.
Нельзя допустить, чтобы Париж стал местом воплощения этих варварских и диких фантазий, обезображивающих и позорящих его. Ибо Эйфелева башня, которую не пожелала видеть у себя даже меркантильная Америка, — позорное сооружение для нашего города. Безобразная тень от этого монстра, подобия фабричной дымовой трубы, ляжет на все наши исторические здания, памятники редкой и чарующей красоты, подавляя и принижая их».
Из обращения французских деятелей культуры к директору выставки против строительства Эйфелевой башни.
Опубликовано в газете «Тан» в 1887 году
52
— Всемирная парижская выставка. Она раскинулась на площади более 70 гектаров. Какой захватывающий вид. — Оскар обводит рукой, словно помещик, показывающий свои владения. — Здесь есть все почти для каждого жителя Земли. Промышленность и искусства — на Марсовом поле, садовые культуры — на Трокадеро, сельское хозяйство — на набережной Орсэ, колониальные товары, смертоносные военные штуковины, здравоохранение и социальное обеспечение — на площадке перед Домом инвалидов. На одной стороне Марсова поля самое большое строение на выставке — Дворец машин. На другой — высочайшее в мире сооружение — Эйфелева башня. Она в самом деле великолепна, — поет Оскар своим мелодраматическим голосом.
На Марсовом поле мы проходим мимо различных павильонов, где разместились экспонаты. Восточнее вдоль набережной выставлены продовольственные и сельскохозяйственные продукты со всего света. Наибольшее впечатление производит огромная дубовая бочка для вина, по вместимости равная 200 тысячам бутылок, с искусной резьбой и позолоченными гербами виноделов Шампани.
Кафе вдоль нашего пути переполнены. Люди едят холодное мясо, сыр, фрукты, пьют вино везде, где могут найти место. Пикники устраивают на газонах и на ступенях перед входом в павильоны. На площадке перед Домом инвалидов собрано все экзотичное из колониальных стран: восточные пряности, североафриканские кускусы, тамтамы, полинезийские флейты, крик муэдзина доносится с минарета, бой медного барабана — из камбоджийского храма.
Должна согласиться с Оскаром — ничего подобного в жизни не видела. Жюль останавливается, чтобы посмотреть на девушек с Явы и Таити, исполняющих экзотические национальные танцы с непосредственностью, которой могут позавидовать чопорные и приличные дамы, а меня очаровала воссозданная каирская улица: пластичные исполнительницы танца живота, в том числе знаменитая Аюш, нищие, выпрашивающие бакшиш, продавцы ковров, расхваливающие свой товар, кричащие ослы, турецкие сладости, горький кофе и горячий чай с мятой.
— Вам нужно посмотреть шоу Буффало Билла «Дикий Запад» с Энни Оукли в главной роли на ипподроме в Нейи, — говорит нам Оскар. — Однажды я был на западе Соединенных Штатов — быстро развивающиеся города, ковбои, индейцы и все такое прочее.
— Может быть, в другой раз, — бормочу я. Нам точно не придется увидеть Билла и Энни. Слава Богу, Оскар забыл, как я сказала ему, что училась стрелять, когда писала репортаж об их шоу. Лишь только Энни увидит меня, то выкрикнет мое имя и побежит ко мне.
Дворец машин при приближении к нему вырастает перед нами огромной серой махиной. В отличие от других павильонов это громадное сооружение на первый взгляд кажется холодным, простым и строгим. Но чем ближе мы подходим к нему, тем заметнее становится изобильный декор в виде архитектурных деталей, орнаментальных цоколей и арок, украшенных разноцветной листвой. У восточного входа стоят две обнаженные скульптуры, олицетворяющие Пар Анри Мишеля Шапу и Электричество Луи Эрнеста Барриа.
— Вы можете окинуть взором все экспонаты с высоты птичьего полета, если подниметесь на платформе, приводимой в движение электричеством, — говорит Жюль. — Она перемещается по всей длине павильона на высоте около семи метров.
В голосе Жюля слышится гордость, и я понимаю почему. Многие машины в этом обширном зале, в том числе «движущийся тротуар», впервые были описаны на страницах его романов.
— А здесь есть безлошадный экипаж с двигателем, работающим не на паре, а на бензине? — спрашиваю я Жюля.
— Да. Он называется «бенц». У этих машин большое будущее.
— Вот как? Говорят, это большая игрушка для богатых. Зачем нужен экипаж, приводимый в движение шумным, дымящим и пахнущим бензином двигателем, когда можно ехать в коляске, запряженной лошадью? Кроме того, эти безлошадные будут только загрязнять воздух, шуметь, создавать хаос на улицах. К тому же это повлечет за собой ненужные траты.
— В самом деле. — Мне показалось, что я его убедила, и он замолчал. — Вот смотрите, — произносит он, когда мы прошли немного вперед, — здесь выставлены все изобретения Томаса Эдисона. Больше всего мне нравится фонограф. Надеюсь, это изобретение вы не станете признавать негодным.
Большая толпа собралась у аппарата. Некоторые посетители в наушниках слушают звуковую запись.
— Эти технические монстры, — говорит Оскар, показывая тростью на механизмы, — порабощают человека, а не освобождают его. Они несут разрушение и не генерируют великие идеи. Без них…
— Все это, — Жюль также показывает тростью на ряды экспонатов, — творения вшей, паразитов на этой великой живой планете, несущейся в пространстве. Мы считаем себя очень важными в космическом мироздании, но на самом деле мы ничтожные паразиты на матушке-земле, кровопийцы, которые однажды могут быть стряхнуты.
Когда Жюль заканчивает философствовать, Оскар достает из кармана клочок бумаги и что-то записывает.
Я почти прижимаюсь к Жюлю.
— Вы знаете, он собирается повторить ваши слова сегодня вечером в каком-нибудь кафе.
В уголках его губ появляется довольная улыбка.
— Я прочитал эту чушь сегодня в утренней газете. Это слова философа Анри Валланса. Все, кто будет слушать нашего друга, будут знать, что он украл эту мысль.
— Как я говорил, — вещает Оскар, — человека поработила его необузданная страсть изобретать машины.
— И без них не было бы блестящих ботинок, которые вы носите, и вы ходили бы босиком, — парирует Жюль. — Вместо экстравагантной одежды на ваших плечах висели бы звериные шкуры; вместо того чтобы ехать на поезде и плыть на пароходе обратно в Лондон, вам пришлось бы идти пешком и по пути убивать зверей себе на прокорм, а потом вплавь добираться до Альбиона. — Он тростью показывает направо. — Павильон Артигаса в том направлении. Может быть, вы оставите рассуждения о пороках промышленного века, пока мы не закончим дела с одним из их носителей.
Мы проходим через зал, где выставлены образцы французских артиллерийских орудий и пулеметов, из-за которых современная война становится такой кровопролитной.
Оскар делает величественный жест в сторону орудий убийства.
— Эти игрушки взрослых мужчин в форме скоро не будут нужны. Когда-нибудь обе стороны пошлют на поле боя одного химика с бутылкой, содержащей состав столь смертоносный, что он уничтожит целые армии.[43]
Жюль останавливается и сверлит глазами Оскара.
— Где вы слышали об этом?
Жюль делает такие резкие телодвижения, что Оскар ошеломлен.
— Я сделал такое заключение на основе того, что происходит в мире. — Его брови взлетают вверх. — Боже мой, я, несомненно, находился под влиянием ваших книг, книг моей юности, тех, что жена бережет для моих сыновей. Капитан Немо и его убийственное создание «Наутилус», ракеты, летящие на Луну, оружие, способное уничтожить город в книге «Пятьсот миллионов бегумы».
— Я писал книги, чтобы развлечь читателя, а не ужасать его.
— Цель развлечения, безусловно, была достигнута. Капитан Немо интересный злодей — конечно, не Отелло или Чезаре Борджиа, но тем не менее многоликий плут. У него разум и душа анархиста, стойкого защитника личной свободы, притом какими ужасными, неприемлемыми для большинства из нас средствами он добивается справедливости и отмщения. Он настоящий революционер, человек, который шарахается от любви к ненависти, от жалости к мщению и в то же время стоит выше таких мелких человеческих слабостей.