Шолл отрезает кончик сигары и собирается закурить. Жюль спрашивает журналиста:
— Артигас имеет отношение к ворам в законе?
— Никто не знает. — Шолл выпускает вонючий дым. — Но ходят всякие слухи. Скорее всего отношение имеет Жак Маллио. Погибшего слугу герцога также звали Маллио. — Шолл пожимает плечами. — Дядя, кузен, брат, отец? Я предполагаю, здесь есть какое-то родство. Воры в законе — это дружная семья.
— Если такие люди, как Артигас, пускают в ход свою продукцию на улице, — говорит Жюль, — мы называем их ворами и убийцами и отправляем на гильотину. Но когда они носят модную одежду и платят кому-то за то, что тот пускает в дело нож, мы называем их бизнесменами и восторгаемся ими. Действительно, существует тонкая грань между тем, кто делает оружие, предназначенное для убийства, и тем, кто спускает курок.
Шолл убирает фотографии.
— Если вы хотите знать больше об этом химике, почему бы вам не спросить у самого Артигаса? Я слышал, он приехал в Париж на выставку. Его компания что-то демонстрирует в павильоне машиностроения.
— Фабрикант оружия показывает орудия смерти на выставке? Немыслимо! — Жюль готов взорваться от гнева.
— Сила денег. Администрация выставки отклонила его заявку на показ экспоната, но вскоре после этого некоторые депутаты палаты и другие высокопоставленные чиновники начали получать дополнительный источник доходов. Когда на взятки пошла достаточная сумма, администрация выставки заявила, что Франция продемонстрирует миру военную мощь. Как вам известно, армия и флот тоже имеют свои экспонаты, но Артигас по крайней мере не привлекает внимания.
— Артигас представляет грязную сторону французской военной мощи.
— Совершенно верно. Во всяком случае, был достигнут компромисс, и в конце павильона машиностроения построили небольшое сооружение. Объяснили это тем, что из соображений безопасности вооружения не должны находиться в главном зале, но на самом деле администрация не хотела, чтобы экспозиция была у всех на виду. — Он делает небольшую паузу. — Об Артигасе ходят и другие грязные слухи. Он якобы нанял химика для создания нового типа артиллерийского снаряда.
— Я знаком с этой историей, — перебивает его Жюль. Его тон заставляет меня взглянуть на него.
— Тогда ты должен знать, что замешанный в этом деле химик пытался продать секрет иностранной державе и кончил тем, что его тело нашли плавающим в Сене.
— Да, это был человек из Марселя. Я хочу задать тебе еще один вопрос, — говорит Жюль. — На сей раз об ирландце, это некий Оскар Уайльд.
Шолл смеется.
— Иными словами, от серьезного перейдем к комичному. Ты встречался с этим принцем бульварных кафе?
— Имел сомнительное удовольствие.
— Этот англичанин представляет собой невообразимый феномен в различных кафе и на званых вечерах. Еще никто не привлекал к себе столько внимания бомонда; кстати, внимания, мало чем заслуженного. Он прославился лишь своим болтливым языком. И еще у него есть привычка выдавать чужие идеи за свои.
— Вы хотите сказать, он занимается плагиатом? — удивляюсь я.
— Иногда взятые в чистом виде, чаще адаптированные. Я слышал, как за пятнадцать минут, ораторствуя в «Кафе руаяль», он выдал идеи Платона, Цицерона, Декарта и Карла Маркса, не отдав должное никому из них.
— Маркса? — Жюль поднимает брови. — Уайльд — коммунист?
— Анархист. Мне кажется, он так называет себя. И социалист. Он даже написал пьесу о той женщине. Русской. Как ее звали? Вера…
— Вера Засулич.
Жюль и Шолл с удивлением смотрят на меня.
— Она пыталась убить генерала Трепова, градоначальника Санкт-Петербурга, но только ранила его. Пьеса называлась «Вера, или Нигилисты». Если мне не изменяет память, нигилисты — это один из типов анархистов. Пьеса была снята после нескольких показов.
Клянусь, никогда не перестану удивляться, какое потрясение вызывает у мужчин женщина, что-то соображающая в политике. Я немного выше поднимаю подбородок.
Жюль спрашивает у Шолла:
— Этот Оскар Уайльд — анархист и нигилист?
— Он больше говорит, чем делает. Он бывает в ударе в кафе среди людей, кого «зеленая фея» и «белый ангел» стимулируют больше, чем вино. Он упадет в обморок, если кто-то попросит его бросить бомбу. Он никакой не политический террорист, а кафешный оратор, который заворачивает слова в яркую бумагу и бросает их людям словно король монеты крестьянам. Он говорит, что в глубине души он анархист, но я подозреваю, что всей душой он обожает слушать самого себя и носить голубое. — Шолл бросает на меня взгляд — не обидел ли меня его намек на гомосексуальную ориентацию Уайльда.
Я хлопаю глазами как невинная барышня.
— Я знаю, что «зеленая фея» — это абсент, но что такое «белый ангел»?
— Кокаин. Кстати, Уайльд часто бывает в этом кафе. Он утверждает, что однажды видел ангела, порхающего над площадью. Я думаю, он видел, как порхает каменный ангел, что на крыше Оперы на другой стороне улицы. Такое ему привиделось не иначе как после кокаина и абсента.
В кафе входит мужчина под руку с женщиной. Шолл и мужчина обмениваются приветствиями, прежде чем пара садится за один из соседних столиков. Мужчина хорошего телосложения и довольно красив. Хотя у него мрачноватое лицо. Жюль немного передвигает свой стул, так чтобы вошедшие не могли прямо смотреть ему в лицо.
Шолл кивает в их сторону.
— Ги де Мопассан и его новая дама сердца, жена Лапуанта, банкира.
Я поднимаю брови, а Шолл ближе наклоняется ко мне и шепчет:
— Все в порядке, мадемуазель, она любит своего мужа. Она любит его так сильно, что использует мужей других женщин, чтобы не изнурить своего.
Шолл и Жюль заливаются смехом.
— Кажется, я слышана его имя. Он писатель, не так ли? — спрашиваю я.
— Да, — не скрывая удивления, отвечает Шолл.
Я снова рисуюсь, только потому, что таким образом могу действительно встряхнуть перышки и выглядеть так, как мужчины представляют себе женщин.
— Перед отъездом в Париж я прочитала его новеллу, которая называется «Пышка». Она вызвал у меня слезы и гнев. В ней рассказывается о проститутке, едущей в дилижансе во время франко-прусской войны. Ее всячески обхаживают ее соотечественники пассажиры, которые хотят, чтобы она поделилась с ними своей едой. Немецкий офицер останавливает дилижанс и отказывается пропустить его дальше, пока она не удовлетворит его желание. Другие пассажиры, кому нужно продолжать путь, уговаривают ее согласиться. После того как дело сделано по их настоянию, они всю оставшуюся дорогу поносят ее.
Шолл смотрит на меня с еще большим уважением.
— Это одна из его лучших новелл.
— Да. Я думаю, это замечательное произведение, грустное, но замечательное. — Если бы меня не разыскивала парижская полиция, я бы встала и высказала Мопассану восхищение его талантом.
Шолл улыбается:
— Его спутница не представляет, что ей грозит. Мопассан поклялся, что будет мстить женщинам за то, что заболел сифилисом, награждая им любую, которая ляжет с ним.[41]
50
Оставив Шолла в кафе, Жюль и я идем по авеню Оперы по направлению к Сене. У нас еще есть время до встречи с Уайльдом, и мы решаем немного пройтись, прежде чем взять фиакр. У меня в голове вертятся вопросы и разные гипотезы, и я готова адресовать их Жюлю, но по его серьезному выражению лица видно, что он не в настроении разговаривать. И мне приходится хранить молчание.
Два вопроса не дают мне покоя. Как репортер я уяснила, что не бывает простых совпадений. Маллио, бывший полицейский, спрашивал обо мне в кафе, где я наводила справки о проститутках. Вопрос: почему? Почему пушечному королю нужно знать, что я расследую? Жаль, что я не могу обсудить это с Жюлем, а если бы могла, то он стал бы задавать вопросы, на которые я не хочу отвечать.
Но тогда возникает вопрос о Жюле. Какая связь между ним и Артигасом? Между ними что-то произошло — это очевидно. Но что? Я больше не могу играть в молчанку. Мне нужны ответы.
— Жюль, я начинаю подозревать, что вы от меня что-то скрываете. Каждый раз, когда упоминается имя Артигаса, вы, как сказала бы моя матушка, словно кот на сковородке.
— Кот на сковородке?
— Это старое американское выражение. — Правда, я слышала его от мамы, но мне оно казалось старым.
Постукивание трости по тротуару становится более агрессивным — я задела Жюля за живое.
— Есть еще одно старое выражение, американское и французское: совать нос не в свои дела.
Потрясающе! Он говорит, что приехал в Париж убить человека, о каннибалах, поедающих его мозг, и он полагает, что я не должна обращать на это внимание? Нет, этому не бывать.
— Извините, что вмешиваюсь, но я не думаю…
— Странно.
Когда я перебивала маму на полуслове, она говорила, что я думаю вслух.