54
В то утро я просыпаюсь с желанием встретиться с Жюлем.
Выйдя на улицу, я замечаю зевающую девушку, идущую на работу в пошивочную мастерскую. Накануне вечером она попалась мне на глаза, когда прохаживалась у кафе и втихомолку предлагала свои услуги мужчинам. Должно быть, это одна из тех, кого инспектор Люссак называет нелегалками, — прачки или продавщицы, время от времени занимающиеся проституцией, чтобы свести концы с концами. Таких девушек пруд пруди. К моему удивлению, навстречу мне по улице идет доктор Дюбуа. Он вежливо касается шляпы кончиками пальцев.
— Здравствуйте, мадемуазель. Какая приятная неожиданность — встретить вас. Я редко хожу на работу этой дорогой. Ну как, вы разгадали свой детектив? — Он плохо говорит по-английски, и я с трудом воспринимаю его, как, наверное, он — мой французский.
— Детектив?
— Ах да. Американец сказал бы «тайну».
— Нет, еще не разгадала. У меня больше вопросов, чем ответов. Я не знала, что вы говорите по-английски.
— Да, немного. Я год провел в Англии. Учился в школе.
У Дюбуа неряшливый вид, воротничок немного сдвинут, и глаза красные. Похоже, он не выспался. Он деланно улыбается мне.
— Значит, вам не повезло и вы не нашли убийцу?
— Пока нет, но я близка к цели.
— Неужели? И какие сведения вы раздобыли?
Я сожалею о своем глупом хвастовстве. Мне просто хотелось увидеть его реакцию.
— Ничего такого, о чем стоило бы говорить.
Его взгляд устремлен куда-то в сторону.
— Я понимаю, столько секретов, лихорадка…
— Секретов?
— Ну да. Чего всем не расскажешь. — Его ответ неискренен, как и улыбка, словно он пытается скрыть оговорку. Он нервозен, беспокоен.
— Как идет борьба со вспышкой лихорадки? — спрашиваю я.
— Отлично — если вы на стороне болезни. Скоро она достигнет кульминации.
— Вспышка?
— Ну конечно, вспышка. А что еще? — Он почти груб. — Мое начальство будет недовольно, если узнает, что я разговаривал с вами. Меня уволят. — Он поднимает брови. — Может быть, арестуют.
— Вы проявили большое мужество, оказывая содействие. Мы оба многим обязаны парижанкам в поисках безумца убийцы.
— Я был бы только рад, что не сообщил полиции о ваших контактах со мной, если бы знал, что вы делаете успехи.
— В убийстве проституток замешан врач, который работает в лаборатории. В этом направлении мы тесно взаимодействуем с Пастером. — Ах какая я умница! Я сказала все и ничего.
— Что еще вы можете мне сообщить?
Я решаю запустить пробный шар.
— Он русский. — Моргнул Дюбуа, когда я сказала это, или мне показалось?
— Русский? В этом есть резон. — Он потирает свой отрубленный мизинец.
— Почему?
— Почему? — Он делает характерный жест французов: вскидывает руки. У меня такое впечатление, будто он спохватился и пытается водить меня за нос. — Русские жестокие и чокнутые. Вы слышали о взрыве в кафе «Момю»?
— Нет.
— Это произошло вчера вечером. Кафе популярно у журналистов, особенно консервативных взглядов. Кто-то положил бомбу на карниз и ушел. Взрывом разнесло фасад, несколько человек получили ранения. Странное дело: единственный, кто серьезно пострадал, — это репортер из левых, симпатизирующий анархистам. Он ужинал с приятелем. — Дюбуа наклоняется ко мне. — Полиция подозревает, что между взрывом и вспышкой заболевания есть связь.
— Почему?
— Террорист оставил записку с признанием, что подложил бомбу из мести за истребление бедных.
— Есть какой-нибудь прогресс в поисках средства против инфлюэнцы?
— Нет, но этой проблемой занимаются лучшие медики в городе.
— Если бы у доктора Пастера были…
— У него все есть. Мне поручено брать пробы, которые отсылаются доктору Пастеру. Ему больше ничего не нужно. — Дюбуа оглядывается по сторонам. — Я рискую не только моей работой, но и карьерой, разговаривая с вами.
— Вы правы. — Я пожимаю ему руку. — Прошу прощения. Вы так много сделали для меня.
Он достает карманные часы, открывает крышку и смотрит, который час.
— Если увидите моего друга Оскара, будьте любезны сказать ему, что мы встретимся позже в кафе.
— Конечно. — Я не спрашиваю, в каком кафе. Думаю, что в «Дохлой крысе». Когда он поворачивается, чтобы уйти, я говорю:
— Вы знаете, он анархист.
— Оскар?
— Убийца. — Снова едва заметная реакция. Но я решаю продолжать. — Анархист. И он допустил ошибки, иначе я не напала бы на его след.
— Какие ошибки?
— Этого я раскрыть не могу. Скажем так: оставил след.
— Ошибки, которые оставляют след… Да, конечно, мы все делаем ошибки. Вы делаете все правильно, а потом все рушится из-за одной маленькой ошибки. — Он говорит будто с самим собой.
— Доктор Дюбуа?
— Пожалуйста, извините меня. Я должен идти.
Я смотрю ему в спину, как он быстро уходит. Так о чем же был этот разговор? Если я не ошибаюсь, у молодого доктора произошло что-то очень серьезное. Или он сильно напуган. Очень странно. Мое подозрительное отношение к нему, возникшее, несмотря на заверения Оскара в его порядочности, только усиливается.
Кажется, еще немного, и Жюль засунет бомбу в горло Оскару. Они ждут меня в кафе на бульваре Клиши. Утро холодное, и они сидят в помещении. Оскар говорит и говорит без умолку. У Жюля такой вид, будто его жарят над огнем, очень медленно: его кожа румянится, жир капает в пламя.
Я сажусь за стол и сразу же начинаю передавать содержание своего разговора с доктором Дюбуа. У Оскара оно не вызывает восторга.
— Выдумаете, мой друг Люк маньяк-убийца.
— Я не утверждаю этого, просто меня что-то настораживает в нем. Не знаю, что и подумать. Он вел себя как-то странно. У меня такое ощущение, что он выуживал информацию.
Оскар трет подбородок.
— Вот какая штука. Путь Люка в больницу никоим образом не лежит мимо вашего чердака. В сущности, он живет совсем в другой стороне.
— Вам следует повнимательнее присмотреться к тому, что делает ваш друг, — настоятельно советует Жюль Оскару.
— Я так и сделаю.
— И ваши детективные способности достойны лучшего применения. Полиция не провела тщательного расследования случая с Жаном Жаком. Вам следовало бы уйти в подполье, может быть, даже изменить внешний вид и работать частным сыщиком.
Глаза Оскара вспыхивают, как вращающийся прожектор на Эйфелевой башне.
— Частным сыщиком, да, как герой моего друга Дойла Шерлок Холмс.
— И не забывайте По…
— Конечно, в киосках на набережной Сены, должно быть, продается «Убийство на улице Морг» на французском языке. Мне будет полезно перечитать это произведение для ознакомления с методологией. Я сделаю это незамедлительно!
— И не забудьте переодеться. Скажем, черная шляпа и…
— Конечно. Большая черная шляпа с широкими полями. Сиреневая рубашка…
— И высокие, до колен, сапоги, — предлагаю я.
Прежде чем Оскар убегает покупать новую одежду, я сообщаю, что просил ему передать Дюбуа. Оставшись вдвоем, мы с Жюлем не можем удержаться от смеха.
— Здорово придумано, — говорю я Жюлю. — День-другой ему будет чем заняться.
— У него уйдет целая неделя на переодевание. Будем надеяться, что после этого он столкнется с вашим убийцей в темном переулке, и тот искромсает его на мелкие кусочки.
— Жюль! Какие ужасные вещи вы говорите.
— Мадемуазель, если я привяжу вас к стулу и заставлю слушать высокопарные рассуждения о нравственности…
— Я перережу себе горло.
— Я сделаю то же самое, если мне придется сегодня снова выслушивать месье Уайльда. Но прежде чем нас постигнет такая участь, мы должны отправиться в институт. Когда я выходил из отеля, прибыл посыльный от доктора Пастера, который сообщил, что у него есть информация, касающаяся того, что мы обсуждали.
Мы выходим из кафе, и Жюль делится со мной еще одним наблюдением.
— Интересно, что Люк Дюбуа пребывает в расстроенных чувствах в тот момент, когда в нашем расследовании наметился прогресс. А тут еще Оскар валяет дурака.
— Оскар производит на вас впечатление дурака?
— Вовсе нет. Скорее бога, низвергнутого с Олимпа за большой грех, или как наказание нам за наши грехи.
В институте нас сразу проводят в кабинет Пастера. Рядом с ним его ассистент Томас Рот. У престарелого ученого виноватый вид.
— Когда мы беседовали с вами, я не знал, что недавно институт имел дело с человеком по имени Нуреп или как его там. Два месяца назад он заказывал бульоны для приготовления культуры.
— Бульоны?
— Стерилизованную среду, в которой выращиваются микробы. Это может быть дистиллированная или дождевая вода, кровь животных, любой бульон, например куриный, или даже твердая пища.
— Не говорил ли Перу… доктор Нуреп, над чем он работает?