— Чего же вы поехали?
— Ну, там, куда мы поехали, было все в порядке, — усмехнулась Света. — Они там еще при социализме живут, сами понимаете.
— А Марина Антоновна Щелканова с вами была? — спросил я ее.
Глаза девушки засветились.
— Ага, — сказала она. — Ох и крутая баба оказалась… Вы бы ахнули, если бы все увидели!..
— А как я мог бы это увидеть? — спросил я.
Она сделала каменное лицо, но в глазах ее мелькали искорки смеха.
— У Маши остались фотки… Ужас какой-то, честное слово.
— И вы решили эти фотки мне переслать, — закончил я за нее. — Только зачем?
У нее от растерянности раскрылся рот, и я обнаружил в нем металлический зуб в нижнем ряду слева.
— Почему вы подумали, что это мы? — испуганно спросила она.
Я посмотрел на нее и усмехнулся. В тайные агенты она не годилась напрочь.
— Ты сама проболталась, Светочка.
— Когда? — удивилась она.
— Ну как же, — сказал я. — Стояла на морозе до посинения, ждала меня… Потом это нелепое предложение о сватовстве вашего Симы. Я все время думал, зачем ты пришла. А когда возникла тема фотографий, ты просто засветилась вся. Так зачем вы их мне прислали, а?
— Это не я, — жалобно протянула Света. — Это Сима придумал все…
— Но зачем?
— Чтобы вы спросили у Щелкановой… Про Кубу. У нее ведь про Машу тоже есть…
— Компромат, — догадался я. — Чтобы я, паче чаяния, не подумал о женитьбе, да?
Она сокрушенно кивнула головой.
— Тяжелая у тебя работа, — посочувствовал я. — А почему Маша тебя до сих пор не выгнала, а?
— Она знает, что я люблю ее, — буркнула Света обиженно.
— Интересная любовь, — усмехнулся я.
Некоторое время мы молчали. Света то и дело вскидывала голову, смотрела на меня с намерением что-то сказать, но снова смущенно опускала ее. Наконец она неуверенно выдавила.
— Павел Николаевич… А хотите, я вам отдамся?
— Это тоже входило в план? — спросил я холодно.
Она кивнула головой и смущенно улыбнулась.
— Но я была не против…
— В другой раз, — сказал я. — Я так понял, что вы вьете вокруг вашей Маши целую паутину всяких интриг, да? Владика вы спихнули?
— Нет, это она сама, — вздохнула Света.
— Оставьте вы ее в покое, — посоветовал я. — И вам будет польза, и ей лучше.
— Она больная, — сказала обиженно Света. — Ей хуже будет.
— Ладно, — сказал я решительно. — Давай по последней, и разбегаемся.
Мы хлопнули по стопке, и Света, торопливо закусив, спросила:
— Вы мне фотки вернете?
— Не верну, — сказал я.
— Как? — испугалась она. — Павел Николаевич, меня же за фотками прислали. Они же нам нужны…
— Нечего было присылать, — сказал я. — Я решил, что это подарок.
— Отдайте, Павел Николаевич, — взмолилась Света. — Если Маша узнает, что их нет, она нас поубивает!.. Они же друг друга этими фотками за горло держат!..
— Я не понял, — возмутился я. — Вы их мне зачем присылали?
— Мы думали, это будет как будто бы от Маши, — прошептала Света. — Что вы их запустите против Щелкановой, вы же с нею на ножах!.. Сима сказал, что вы обязательно запустите.
— А потом? — спросил я.
— Потом она запустит фотки против Маши.
— И зачем вам все это?
Она виновато пожала плечами.
— Для дела. Чтоб она поскорее за Симу замуж выходила.
Я покачал головой.
— Плохой он режиссер, твой Сима, — сказал я. — Сжег я их… Вон, на плите еще пепел остался.
Света изумленно покосилась на плиту, повернулась ко мне.
— Правда?
— Сущая правда, — подтвердил я.
— Это же такой крутой компромат, — сказала она убито.
— Больше нету, — заключил я. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — пробормотала она.
— Вот и ступай, — сказал я, поднимаясь. — Снимай валенки и ступай. Ты и так у меня больше часа отняла, а у меня дел полно.
Она уныло поднялась, молча оделась и перед выходом спросила:
— А что мне Симе сказать?
— Привет передавай, — сказал я. — Он мне очень симпатичен.
— До свидания, — проговорила она, опустив голову, и вышла.
Я закрыл за нею дверь, вернулся в комнату, упал на диван и устало рассмеялся.
14
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Интрига действительно казалась мне надуманной и глупой, эти ребята перепугались нашего знакомства и теперь всячески старались отогнать меня подальше от их разлюбезной Маши. Я и сам к ней не слишком рвался, а теперь и вовсе остыл. Воскресный вечер я посвятил написанию письма Насте Романишиной, в котором излил все свое раздражение на склочный мир представителей современной культуры. Я знал, что она на это никак не отзовется, потому что она не участвовала в моих мизантропических упражнениях, но не мог не поделиться с нею своей тоской. Все мои письма в монастырь обычно заканчивались очередным предложением руки и сердца, и это не явилось исключением. Одно из двух, думал я, или она клюнет и осчастливит меня согласием, или закалится духовно.
Второе письмо, приготовленное мною в тот вечер, направлялось в городское управление культуры, лично М. А. Щелкановой, и в конверт была вложена та самая последняя фотография, на обороте которой я приписал:
«К новым вершинам культуры! Без злорадства, но с сочувствием. Ваш Паша.»
Утро понедельника не предвещало никаких потрясений, я лично режиссировал съемкой натуры в городском парке, где мы разыграли сценку в духе ранних Мак-Сеннетовских немых комедий, и уже к обеду мы закончили. По возвращению на студию мне сообщили, что меня срочно требует к себе генеральный директор, и я пошел к нему.
В кабинете у Глушко сидела плачущая женщина, показавшаяся мне знакомой.
— В чем дело, Максим Иванович? — спросил я бодро.
Тот посмотрел на меня растерянно.
— Вот, Павел Николаевич. С жалобой на вас.
— На меня? — удивился я. — Простите, мы знакомы?
— Знакомы, — проговорила женщина. — Лучше бы я вас никогда не видела, Павел Николаевич. Нельзя так…
— Что нельзя? — спросил я. — В чем дело, Максим Иванович? Я только что приехал с натуры, злой и голодный, а тут какие-то жалобы?..
Глушко развел руками.
— Я здесь ни при чем, — сказал он. — Гражданка Трофимова утверждает, что ты способствуешь распаду ихней семьи.
— Трофимова? — переспросил я. — Я вспомнил! Вы жена Дмитрия Трофимова, да?
— В том-то и дело, что я жена, — вдруг заплакала она. — А вы опять его вовлекаете в связь с этой… с этой тварью! — выкрикнула она гневно и зарыдала.
Глушко посмотрел на меня с укором и покачал головой.
— Максим Иванович, это недоразумение, — сказал я. — Мы сейчас разберемся.
Я налил из графина стакан воды, подал рыдающей Трофимовой, и она жадно его выпила, едва не захлебнувшись. Прокашлялась и проговорила сдавленно:
— Спасибо.
— На здоровье, — сказал я. — Объясните, пожалуйста, каким образом я способствую распаду вашей семьи?
Она судорожно вздохнула.
— Вы меня обманули, — сказала она. — Вы не будете снимать в их поликлинике никакого детектива.
— Это не я обманул, — сказал я, вспомнив ту ситуацию. — Это придумал ваш муж, вероятно, чтобы не волновать вас. Мы же собираем материал по творческой биографии Марины Рокши, а ваш муж…
— Вот, вот, — закивала она головой. — А вы знаете, что от одного упоминания ее имени он весь трясется, а?.. Что когда ее по телевизору показывают, я выключаю телевизор, потому что он каменеет сразу?..
Я выдержал паузу, чтобы оценить сказанное, и мне даже показалось, что реакции ее мужа чрезвычайно полярны. Я ответил:
— Простите. Я этого не знал.
— А что он после разговора с вами домой не пришел, знаете, — снова начала она плакать. — Опять казенного спирту напился, свалился в дежурке, всю ночь проспал…
— Это просто ужас какой-то, — сказал я.
— Это вам материалы по творчеству, — всхлипывала она, — а для нас это раны кровавые!.. Знали бы вы, сколько она его изводила!..
— Она его изводила? — удивленно переспросил я.