тело подо мной неистово металось, длинные зубы безостановочно клацали, силясь дотянуться до надоедливой пиявки. Мощный хвост то и дело оплетался вокруг моих бедер, мимолетно сжимаясь, а потом снова быстро опадал с тем, чтобы следующим захватом подняться чуть выше и все-таки попробовать скинуть меня прочь.
Я не сдавалась, потому что отлично понимала: едва разожму руки, эта тварь мгновенно развернется, и тогда у меня не останется ни малейшего шанса – один щелчок громадных челюстей мгновенно завершит эту странную схватку. Поэтому я только крепче вцепилась в проклятую зверюгу и продолжала терзать когтями неподатливое горло. Ровно до тех пор, пока ее рывки не стали затихать, тугие кольца не опали бессильными канатами, вода вокруг не посветлела, а страшная пасть не прекратила щелкать в опасной близости от моего лица.
Наконец я в изнеможении отпустила мертвую тушу, позволив ей исчезнуть в бурных волнах. С неимоверным трудом вынырнула на поверхность, но почти сразу поняла, что долго на плаву не удержусь, потому что эти за несколько минут выложилась так, как, пожалуй, никогда в жизни. В голове после лютой болтанки отчаянно мутилось, в глазах все плыло, к горлу то и дело подкатывала тошнота, а руки висели, как чугунные ядра, неумолимо утягивая на дно. Ног я тоже почти не чувствовала, хотя где-то на задворках теплилась слабая надежда, что мне их не должны были откусить. Но потом пришла подлая мыслишка про вторую змею, и на меня вдруг навалилась такая усталость, что в какой-то момент стало все равно: выплыву я или нет, есть ли поблизости вторая зверюга или же ей хватило моего несчастного коня. Устала я… так устала, что хотелось свернуться клубочком и спать, спать, спать… просто улечься на дне и отдаться на волю ласковых волн, которые там, внизу, становятся совсем не страшными.
А потом под руку требовательно ткнулось что-то теплое, живое. Меня невежливо дернули, подтолкнули к заметно отдалившейся поверхности. Перед глазами мелькнуло черное, меня выбросило на свежий воздух, чей-то могучий тычок заставил судорожно вдохнуть и сдавленно закашляться, а потом и прийти в себя.
Еще не понимая, что к чему, я вцепилась в мощную шею, зарылась пальцами в густую шерсть и только спустя несколько секунд смогла сообразить, что повисла на резво плывущем Ширре, который, прихватив зубами мою руку, настойчиво выворачивал к берегу.
Надо же… кто бы мог подумать…
Едва под ногами оказалась твердая почва, Ширра проворно выскочил на сушу. Шумно отряхнулся, оросив густые заросли камыша холодными брызгами. Торопливо осмотрелся по сторонам. Даже на задние лапы привстал, уподобившись дрессированному суслику… но я на него уже не смотрела – в этот момент меня некрасиво рвало в сторонке. Причем долго, муторно, с болезненными спазмами в животе… Жалкое и отвратное зрелище, если начистоту. Поэтому я не хотела, чтобы в этот момент на меня кто-нибудь смотрел, брезгливо отодвигая в сторону лапы, морща чувствительный нос или насмешливо кривясь, наблюдая за моими мучениями.
Вот только Ширра не морщился и не злорадствовал. Просто стоял рядом и терпеливо ждал, пока пройдут мучительные спазмы. На удивление спокойный, сдержанный, все понимающий. Я, к собственному удивлению, не раз ощутила на коже его теплое дыхание, слышала встревоженное сопение над собой и подмечала осторожное прикосновение холодного носа, от которого чувство беспомощности накатывало с новой силой.
Наконец я смогла отдышаться и на подламывающихся конечностях отползла в сторону. Дрожащей рукой умыла лицо, от слабости едва не упала, но была вовремя подхвачена за шиворот и бережно возвращена на берег, где со стоном скорчилась на траве и измученно прикрыла глаза.
Плохо… боже, как же мне плохо!
Ширра обнюхал мое лицо и вопросительно рыкнул, но я только отвернулась, не желая ничего, кроме теплого одеяла и благословенной тишины. Кажется, он снова понял и, убедившись, что помирать я не собираюсь, перестал меня теребить, а потом осторожно улегся рядом, прижавшись теплым боком и тихонько дыша в мою шею.
Я не стала оборачиваться. Но и отодвинуться не пожелала – зачем? Да и теплее так, он прав. А я, хоть и упрямая, все же не дура – понимаю, где можно рыпаться, а где лучше сделать вид, что ничего не замечаешь. Пусть лежит, если хочет. Гнать не буду – просто не могу. Да и не хочу, если уж начистоту: теплый он все-таки, мягкий, дышит ровно и горячо, не пихает в бок, не толкает и не стягивает на себя одеяло… гм, которого тоже нет… а если и покушается на мое горло в гастрономических целях, то я все равно ничем ему помешать не в силах. Так что пусть лежит… как-то спокойнее с ним, что ли?
Кажется, я ненадолго задремала. Правда, совсем чуть-чуть, потому что полуденное солнце даже не успело напечь мне щеку и обжечь покрытую ссадинами кожу, но даже это мимолетное мгновение покоя сильно помогло. Так что когда оборотень осторожно ткнулся носом в ладонь, я уже вполне осмысленно приподнялась.
– Что?
Ширра настойчиво, но несильно потянул меня за рукав, явно намекая, что пора и честь знать.
– Сейчас, погоди… – Я осторожно села, с удивлением обнаружив, что могу это сделать, и быстро осмотрелась.
Так, мы все еще на берегу. Никаких змей и речных драконов поблизости не виднеется. Вода по-прежнему бурлит и закручивается в водовороты. Даже думать не буду, каким образом я в ней вообще выжила. Трава вокруг густая, нехоженая, сочная. Камышей у берега – видимо-невидимо, но от воды в мою сторону тянется широкая просека, проломленная могучим телом огромного зверя. Сам зверь – вот он, нетерпеливо мнется в двух шагах. Немного взъерошенный, трепаный, все еще мокрый, но вроде невредимый.
Я оглядела свои руки и тяжко вздохнула, обнаружив на коже многочисленные порезы. Проклятая чешуя… на предплечьях живого места не осталось, пальцы вообще страшно кому-то показывать. Когтей, конечно, уже не видно, но вот на ногти и ладони без слез не взглянешь. То же самое творилось на груди, животе, бедрах… Рукава и штанины ниже колен и вовсе превратились в живописные лохмотья. По-видимому, я слишком тесно прижалась к бьющемуся в судорогах змею, вот и рассекла все, что можно. На левой пятке зияет глубокая рана, явно оставленная шипастым хвостом. Одного ножа как не бывало, хотя ремень остался на месте. А вместе с ним – пустые