И слышит он за собою насмешливый голос: «Любуйся, любуйся, спеши наглядеться покуда не свалилось. Нашли, где город построить: на самом краю страны, на воде у самого моря. Всем врагам на показ. Да и решетки то у него сквозные заместо крепостных оград. Смотри, уж заколыхалася вода, уж зыблятся в ней стены дворцовые».
Воды бьются, льются, бурлят, гудят.
И замолкли. Окрест простирается ледяная недвижная равнина, в (486) которую обратилась река. Вдруг треск раздался со всех сторон; хрустит ломается лед. Из расщелин встают образы человеческие. Люди, люди без конца. Идут все мимо белого камня вдаль. Вдали бьются, падают, иные подымаются, дальше идут, несут переломанные, окровавленные штыки, славные, победные, простреленные знамена, идут...
А бес не унимается: «Подожди, подожди немного, увидишь что станется, когда лед подтает и пойдет».
И вот оглушает Владаря грохот грозный, гул, вой. Движется гудящая громада замерзшей реки, уносит с собою все. Бешено несутся гороподобные глыбы льда, наскакивают друг на друга, ударяются о белый камень, но до Владаря не досягают.
А голос опять дразнит: «Подожди, пройдет ледоход. Толк то какой? Подымется снова волна, да и упадет на то же место, на прежнее место. Как водомет: возврат, да возврат».
Прошел, наконец, лед. Ревут водяные хляби. Разверзлась черная бездна; вздымаются из нее клокочущие валы. Выпрямился один вал, замер в высоте; и стоймя стала перед Владарем мрачная, застылая водяная стена.
«Упадет она сейчас на меня», подумал Владарь. Он хочет отстранить, удержать стену, хочет вскрикнуть и... не может. Захолонуло сердце. «Вот она и пришла смерть». И...
Провал. Пустота. Ни видений, ни звуков. Владарь обмер... Вдруг видит: вал не опрокидывается, на него не падает; бросается на белый камень, подхватывает, подымает кого-то и уносит на своем гребне.
«Да ведь это я на темени вала лежу», ударила Владаря по сердцу мысль. Он очнулся. «Река», думает он, «в море-океан течет, ложе себе пробивает. Океан ее зовет, путь ее правит. Душа народа не водомету, а реке подобна. Господи, помоги нам проложить верный путь. Укрепи ношу руку. Окольчужь наше сердце!»
Вал вынес Владаря за край реки и мягко, бережно положил его на землю. Доверчиво прильнул к ней Владарь; и мнится ему, что лежит он в детской своей кроватке, и ласка родная его укрывает. И сказал он Земле: «Вразуми меня, Мать-Земля, что мне делать наказано, что станется с народом моим?»
Горестно отозвалась Земля: «Много искушений, испытаний на пути народа твоего, и не со всеми умеет он справиться. Обидится брат на брата, и начнется смертоносное мщение. Ни жалости, ни пощады. Победа не замирит сердца. Победившие друг друга борят, изничтожают. Дохнул Сатана неистовством из бездны. Помутился разум. Возжаждали люди захлебнуться в крови. Ох, тяжело мне, сыне! Сколько я, скорбящая, натерпелася и сказать не скажешь. Всю то меня, горемычную, истерзали, изранили, кровью невинных залили. Не зияют овраги (487) мои; телами мертвыми они наполнены по край. Во чрево мое материнское недоубитых детей моих бросали, в меня живых зарывали. Их мука была моею мукою».
— «Неужто ты. Земля, оскудеешь, и настанет бесславный конец страны нашей?» спросил в тоске Владарь.
— «Не оскудела я и могу богатырей ражать как допреждь их ражала», сказала Земля.
— «Не покидай нас!» воскликнул Владарь.
— «Не покину», обещало Земля, «не покину до поры, подожду до времени: любил меня народ твой».
— «Скажи, чего ждешь ты, чего хочешь ты от нас?» Тихо молвила Земля, отвечая: «Орел парит по поднебесью и с высоты взором своим следит за жизнию долин. В рождения вашего час одарил вас Господь очами орла, дабы вы, возносяся духом до Небес, умом и сердцем ясно видели Землю и пребывали верными ей. И народ твой смиренный, готовый всего совлечься и прильнуть самозабвенно ко Христу, трезво мыслил обо мне, волил быть, и стал державным. Прошли времена. Осуетился он. Обо многом заботится, а главное забыл, забыл, что он сын Неба и мой сын. И все пошло плохо. Но я терплю. Я, Матерь, кровью алою обольюсь, а плоть народная на крови части свои собрала и принялася расти».
— «Растолкуй мне», вступился Владарь, «как это ты о том, чего еще не случилося, так говоришь будто оно уже прошло?»
Сказала Земля: «Для Души Мира время есть возвратная река, текущая к своим истокам. Она видит будущее в прошлом, и грядущее яко совершившееся».
— «Говори, говори, напоминай что будет!»
— «Последнее испытание, труднейшее еще впереди: придет година Гнева. Подымется с востока солнца Дракон пресильный, страшнейший того, которого ты, Владарь, с земли своей согнал. И сей Дракон...»
— «Дракона», воскликнул Владарь, «дракона завсегда побеждает святого Егория стрела».
— «Ты сказал», согласилася Земля.
— «Еще одно, последнее, открой мне», молил ее Владарь. «Где стрела наша золотая? Где Светомир? По нему душа моя тоскует».
Земля молчит. Окрест тишина. Слушает тишину Владарь.
И вот: издали доносится, все ближе, громче раздается жужжанье. Владарь открывает глаза, видит: пчела золотая кружится, вьется перед ним. Она лапку одну протянула длинную, легкую, сияющую. И где поведет лапкою, там след золотой проступает. Плетется узор причудливый из палочек, кругов и завитков; неподвижно повисает он в воздухе. (489)
«Она золотом знаки пишет», подумал Владарь. И внятен стал ему пчелы язык:
«Еже звезды сказали — сказали» прочел Владарь и вспомнил звездогадание о Светомире: «Предивно светил обстояние над колыбелью сына твоего. Аще же и погребен, из гроба жив восстанет, силодейственна стрела Егория в деснице его». И все жужжа, полосу светлую за собой оставляя, улетела пчела.
Владарь вновь в келье, и юноша с копьем на белом коне перед ним на стене. И стал вопрошать его Владарь:
«Скажи мне, Георгие Светохрабрый, придет ли царевич, первенец мой, которому ты дал стрелу свою, веками сокрытую? Скажи, заколет ли сын мой стрелою тою дракона поганого, недоубитого?»
И услышал ответ: «Владарь, Владарь, ты царство в огне сковал, и сам горишь во пламени том; ты мне оброком за всю страну будешь. А он другого духа. То белого царя тайна. Ее и разгадывай!»
И ничего боле не слышит и не видит Владарь. Густая, синяя завеса сокрыла всадника с копьем.
VII
А из-за завесы выходит всреть ему старец. Лицо округлое, бородка малая, седенькая; скуфейка, епитрахиль— все знаемое. И обрадовался Владарь.
«Прости, старец Божий, что согрешил я против тебя ослушанием. Своеволие оказал, послов твоих отвергши».
Ответствовал старец: «Поступил ты, чадо, согласно помышлению сердца моего. В отказе твоем не было ослушания, ибо не согласия требовал я, а выбора свободного. Посланцы мои перед тобою открыли путь да путь».
— «Не пожелал я быть вождем водимым. Избрал я долю автократора, возомнил, что силы хватит злобы мирские нести».
— «Нет гордыни в решении твоем. Ты рост свой природный ни на локоть приумножить не возомнил: белый царь боле нежели царь самовластный. Ошибки же твои невольные и гнев твой сверхмерный на службе у страны твоей Господь тебе простит, коль сокрушение сердечное имеешь».
Вскричал Владарь: «Зачем же ты, отче вещий, к державству меня приведши, силы мои исчисливши, помышления мои проверивши, зачем ты смущал и пытал меня?» (489)
Тихо молвил старец Парфений: «Не я искушал тебя, чадо, а Сам Господь руками моими убогими тебя испытывал. Он завсегда нас на распутье приводит и выбирать велит, приказывает догадываться какого мы духа».
— «Грешен я. Порою давит ноша плечи через силу, и я ропщу. Но каюсь: коли явились бы мне вновь те послы твои, я как в оный час сказал бы: «Не горазд властелин послушествовать, ниже волк выти аллилую». Схимою венец я не покрою».
Сказал старец: «Ты хоть и властодержец в стране твоей, но — по слову, какое было тебе от святого Георгия — ты ему за землю твою оброк».
— «Поведай мне, отче преподобный, что станется с царством моим, когда меня не будет?»
— «Страна твоя — грешница великая, но грешница святая. Залита она кровью смрадною, но и кровию священною. Станет задыхаться, но не задохнется от смрада горящей и зловония смрадной, гниющей крови. Претерпев до конца, из погребов глубоких воззовет, из преисподней возлюбит и спасется. Блажен кто имеет уши, чтобы слышать».
И слышит Владарь: доносится издалеча лязг и грохот цепей. Перед ним дорога длинная, длинная. Бредут по ней убогие, умерзшие, в железо закованные, изувеченные, окровавленные, бредут горемычные, гонимые по льдинам острым и сугробам снеговым. И вдруг — что это? — кандалы тяжелые обращаются в тяжелые вериги, и не звяканье цепей раздается, а песни несутся протяжные, знаемые, песни странников по святым местам. «Они спасут», подумал Владарь.
Встрепенулся, проснулся во сне: Мать его Василиса Никитишна в креслах сидит, и он, маленький, у ног ее. Она положила руку на его голову и тихо запела: