Читать интересную книгу "Один на один - Грейс Райли"

я и фантазировал об этом, это не та мечта, которую я признаю вслух.

— Конечно.

— И пусть никто не смеет говорить тебе иначе. У тебя охерительный талант, ты уже должен бы играть в Лиге. А не ковыряться в какой-то команде при колледже и писать бумажки.

— Я там, где я есть, — резко отвечаю я. — И МакКи не просто «какая-то команда при колледже». Мы достаточно хороши, чтобы выиграть «Ледяную четверку» в этом году.

Он откидывается на спинку и поднимает руки, как будто сдаваясь.

— Я серьезно, парень. Но мы не обязаны об этом говорить.

— Прости. — Я снимаю кепку и провожу рукой по волосам, переводя дыхание. — Но меня устраивает то, где я сейчас. Правда.

— Ну давай, расскажи мне больше. — Он игриво улыбается официантке, когда та приносит наши блюда. Она вспыхивает и уходит. Я подавляю желание закатить глаза; судя по всему, обаяние моего дяди живет и процветает. — Теперь я здесь. В этот раз насовсем.

— Серьезно?

— Как сердечный приступ. — Он берет свой коктейль и чокается стеклянным стаканом с моим. — Меня слишком долго тут не было. Пора это менять.

50

Пенни

Я опираюсь спиной на диванные подушки, вдыхая знакомый аромат иланг-иланга и цветов апельсина. Доктор Фабер сидит напротив в кожаном кресле, открыв блокнот на новой странице. Она закидывает ногу на ногу и сплетает пальцы, каждый из которых украшен минимум одним кольцом. Я сидела на этом месте чаще, чем могу сосчитать, и приходя каждый раз, вспоминаю самый первый визит.

Я надела рваные джинсы, чем вывела из себя папу: он почему-то вбил себе в голову, что доктор Фабер — древняя старуха, которая обидится, увидев слишком много голой кожи пациентки-подростка. Он бухтел об этом всю дорогу до ее кабинета, а потом доктор Фабер открыла дверь и оказалась вовсе не древней, а слегка за тридцать, в сарафане и клогах, с татуировками на обеих руках и короткими розовыми волосами, подстриженными асимметрично. Она мне тут же понравилась. Теперь мы видимся не так часто, как раньше, но мне по-прежнему комфортно в ее кабинете с синими стенами и абстрактными картинами, с коллекцией диванных подушек и скрипучим старым обогревателем. У меня нет своих тетушек, и доктор Фабер всегда казалась мне такой — родственницей, с которой я могу быть честной без страха осуждения. Скорее бы рассказать ей, что парень, с которым я просто спала, теперь стал моим настоящим парнем.

— Тебя привез папа? — спрашивает доктор Фабер.

Я заправляюсь волосы за ухо, не в силах сдержать улыбку.

— В­ообще-то — мой парень.

Она тоже улыбается.

— Парень? Пенни, это же чудесно. Тот юноша, о котором ты упоминала в прошлый раз? — Она пролистывает заметки. — Как раз перед Рождеством ты говорила, что экспериментируешь с парнем по имени Купер.

— Да. Это он.

Доктор делает пометку.

— Как так получилось?

— У нас типа… развились чувства, пока мы прорабатывали Список. Вы знаете какой.

Она кивает, по-прежнему с улыбкой. Когда я объясняла ей про Список, в то время как мы только начали сессии, я ожидала беспокойства, но доктор Фабер была только за, чтобы я когда-нибудь все попробовала. Главное — вычеркивать пункты с тем, кому я действительно буду доверять. Вот почему мне нравится доктор Фабер: она всегда понимает, откуда что берется, и никогда не заставляла меня считать мои желания неправильными.

— Твой папа знает, что ты с ним встречаешься?

— Да. И Купер ему нравится. Они ведь уже были знакомы. По команде.

— Да, конечно. — Доктор откидывается в кресле и меняет ноги местами. — Судя по голосу, тебе хорошо, Пенни. Это так?

— Да. — Я делаю глубокий вдох. — Очень хорошо. Он… он мне правда нравится. Так отличается от Престона. Мне с ним весело, и я думаю, что начинаю ему доверять.

— Замечательно. — Она делает еще одну пометку и мягко улыбается мне. — Давай перейдем к этому чуть позже, ведь я знаю, какое сейчас время года, и уверена, что ты тоже не забыла.

Тепло во мне слегка угасает.

— Не забыла.

— Но я хочу больше послушать про Купера и твой Список. Вы вычеркнули все пункты?

— Почти. — Я издаю смешок. — Наверняка вы знаете, что осталось.

— Вагинальный секс? — У нее искренний голос. Еще одна черта, которую я всегда в ней ценила: она говорит как есть, но остается добра. Напоминает маму. Конечно, они с доктором Фабер никогда не встречались, но думаю, мама бы ее одобрила.

— Я хочу это сделать. Я хочу получить с ним такой опыт.

— Он выражал какие-то чувства на эту тему?

— Я точно уверена, что он этого хочет. — Я закусываю губу и начинаю размышлять. — Он никогда не пытался на меня давить. И нам прикольно заниматься другими вещами. Но это будет нечто особенное, понимаете? По крайней мере, я надеюсь, что будет так, а не как в прошлый раз.

— Давай без спешки. Но я считаю, если ты позволишь себе такой опыт — это может прибавить тебе сил. Еще больше, чем другие способы возвращения контроля и свободы воли, которые ты уже опробовала с Купером.

— От вас это звучит лучше, чем от моей соседки.

Доктор Фабер смеется.

— По сути, это ведь так и есть, верно? Возвра­щение власти. Ты могущественная, Пенни. И то, что ты дала себе столько пространства для исследования своей сексуальности на собственных условиях, — к этому нельзя относиться легкомысленно. Пенни, которую я встретила в первый раз, так бы не посту­пила.

У меня внезапно разбухает ком в горле, но я пищу:

— Спасибо. Я знаю. Иногда я чувствую себя так же, как тогда, но вспоминаю, что это не так. Я расту.

Доктор Фабер тепло смотрит на меня и легонько пододвигает салфетки в моем направлении. Она знает, что я могу расплакаться и от счастья, и от печали.

— Уже почти восемнадцатое февраля, — говорит она участливым тоном.

— Да.

Я беру салфетку, хотя не плачу, и складываю в квадратик. В первую годовщину вечеринки я была сама не своя: едва могла проговаривать свои гнев и панику. Теперь мне лучше, но это не значит, что я жду этой даты — пусть это и день рождения Купера. Если я смогу пережить ее без панической атаки, буду считать этот день успешным.

— Я пытаюсь об этом не думать.

— Избегаешь?

— Скорее… упрямлюсь. — Я пожимаю плечом. — Восемнадцатого у Купера день рождения. Я хочу отпраздновать с ним. Я помогаю его родным устроить для него вечеринку-сюрприз. И не хочу разваливаться, понимаете? У меня сто лет уже не было настоящего приступа тревожности. И каждый раз, когда я вспоминаю о дате, стараюсь перенаправлять мысли.

— Какие стратегии преодоления ты используешь?

— Напоминаю себе, что я управляю своими мыслями. Делаю дыхательные упражнения. Беру перерыв и несколько минут читаю. То, о чем мы говорим.

— Превосходно, — говорит доктор Фабер. — Но еще я хочу, чтобы ты себя щадила, если будет сложно. Я поддерживаю твое желание создать новые воспоминания — ведь для тебя это отлично работает, — но этот день все равно тяжел.

— Это нечестно, — яростно говорю я.

— Я этого и не говорила, — отвечает она и наклоняется вперед, снова сцепляя руки. — Пенни, а Купер что-нибудь знает про Престона?

— Нет, — признаюсь я.

— Как ты думаешь, почему ты сдерживаешься?

Я рву салфетку на полосочки, но понимаю, что навожу беспорядок, так что затем сжимаю ее в ку­лаке. И заставляю себя посмотреть в глаза доктору Фабер.

— А что, если он узнает и решит, что это чересчур?

— Он сделал что-нибудь, что заставляет тебя рассматривать такую возможность?

— Такая возможность есть всегда. — Я тереблю кольцо с луной — иначе придется изничтожать еще одну салфетку. — А вдруг он подумает…

Я даже не могу сказать это вслух, но доктор Фабер ловит мою мысль:

— Только ты поймешь, когда придет время, чтобы ему сказать, — говорит она. — Но я бы советовала тебе попытаться быть открытой. Слушай свои инстинкты. Ты только