своей цели хайдеггеровские слова
Destruktion и
Abbau. Оба обозначали в данном контексте некую операцию, применяющуюся к традиционной
структуре или
архитектуре основных понятий западной онтологии или метафизики. Но во французском термин «destruction» слишком очевидно предполагал какую-то аннигиляцию, негативную редукцию, стоящую, возможно, ближе к ницшевскому «разрушению», чем к его хайдеггеровскому толкованию или предлагавшемуся мной типу прочтения. Итак, я отодвинул его в сторону. Помню, что я стал искать подтверждений тому, что это слово, «деконструция» (пришедшее ко мне с виду совершенно спонтанно), действительно есть во французском. Я его обнаружил в словаре Литтре. Грамматическое, лингвистическое или риторическое значения оказались там связанными с неким «машинным» значением. Эта связь показалась мне весьма удачной…[372][373].
Как забавную историческую подробность можно упомянуть то, что глагол «деконструировать» не был совершенно забыт на тот момент, когда Деррида собрался дать ему новую жизнь. В 1960 году он использовался в получившей известность песне Жильбера Беко «Отсутствующий» на слова Луи Амада, поэта и префекта:
Как сложно вынести отсутствие друга,
Который каждый вечер садился за этот стол,
Но больше не придет, смерть ничтожна,
Но колет сердце и деконструирует тебя.
(Qu’elle est lourde à porter l’absence de l’ami
L’ami qui tous les soirs venait à cette table
Et qui ne viendra plus, la mort est misérable
Qui poignarde le coeur et qui te déconstruit.)
Когда в Critique выходит первая часть «Письма до письма», в интеллектуальной среде эта статья становится настоящим событием. Мишель Фуко не скрывает своего восторга «этим освободительным текстом»: «В ряду современной рефлексии это самый радикальный текст из всех мной прочитанных»[374]. Эммануэль Левинас заявляет, что его тоже «захватили эти раскаленные, ветвящиеся страницы»: «Несмотря на всю вашу верность Хайдеггеру, сила вашей отправной мысли предвещает первую новую книгу после его книг»[375].
Что касается Габриэля Бунура, он снова заявляет о своем восхищении «всеми этими капитальными текстами». А Деррида благодарит его лирическим письмом: «Какой же огромной поддержкой является для меня это чудесное и щедрое внимание, не упускающее меня из виду и на протяжении вот уже двух лет постоянно меня сопровождающее. Какая неизмеримая для меня удача! Я никогда не смогу высказать вам в полной мере, насколько вам благодарен». Сожалеет он только об одном – о расстоянии, которое мешает им встречаться так часто, как ему бы хотелось.
Мне так нужны были бы ваши советы, ваш бдительный опыт, свет вашей культуры. Я знаю это давно, но ваше последнее письмо от «старого араба», как вы себя называете, подтверждает это мое чувство. Я так хотел бы, чтобы вы говорили со мной об Ибн Массара, Корбене, Массиньоне[376].
По мнению Франсуа Досса, автора монументальной «Истории структурализма», 1966 год стал апогеем этой новой парадигмы. Это год книги «Слова и вещи» Мишеля Фуко, неожиданно хорошо разошедшейся в книжных магазинах, жесткой полемики между Роланом Бартом и Раймоном Пикаром вокруг «Новой критики» и выхода огромного тома «Текстов», в котором Лакан собирает статьи из разных изданий. Хотя Деррида не публикует в этом году никакой работы и для широкой публики остается неизвестным, многие статьи и выступления закрепляют за ним славу того, с кем придется считаться, одного из «великих умов нашего века», как не побоялся написать Франсуа Шателе в Le Nouvel Observateur.
Также именно в это время Деррида постепенно создает для себя новую среду, в которой больше писателей, чем философов и университетских преподавателей. Очень внимательный к книгам, которые ему присылают, Деррида пишет длинные письма, искренние и содержательные, таким друзьям, как Эдмон Жабес или Мишель Деги, а также авторам Tel Quel и людям из близкого круга журнала – Жану-Пьеру Файю, Марслену Плейне, Жану Рикарду и Клоду Оллье.
Надолго свяжет его дружба и с Роже Лапортом, человеком, близким к Бланшо и Левинасу, который старше Деррида на пять лет. Обширный проект под названием «Биография», постепенно развиваемый им, не может не захватить Деррида. Ведь для Лапорта вопрос в том, чтобы «перевернуть издавна установившися отношения между жизнью и письмом»: «Хотя обыденная жизнь предшествует рассказу, который из нее можно сделать, я поставил на то, что есть такая жизнь, которая не является ни предшествующей, ни внешней письму… невозможно было бы сделать рассказ из истории, которая еще не состоялась, из неслыханной жизни, подойти к которой позволило бы только письмо»[377].
Первый том этого цикла – «Канун» вышел в издательстве Gallimard в 1963 году, но Деррида узнает о нем только в 1965 году, по подсказке Мишеля Фуко. Он испытывает такой энтузиазм, что Лапорт тотчас отправляет ему рукопись второго тома – «Голоса на краю молчания». Деррида тоже крайне заинтересован этим исследованием пределов языка, акцентами, которые зачастую сближаются с мистикой и негативной теологией: «Я глубоко убежден вопреки Витгенштейну, афоризм которого вам, вероятно, известен, в том, что „то, о чем нельзя говорить, о том (не) нужно молчать“»[378]. Творчество Роже Лапорта представляется Деррида зеркалом его собственных исследований, притягательным и одновременно пугающим. Во многих отношениях оно представляет то, к чему он мечтает направиться, ощущая при этом потребность защититься от этого философией:
Сейчас я полагаю, что у вашего начинания есть смысл, что это, с моей точки зрения, самое радикальное письмо… Держаться вблизи этого предела опасно по крайней мере в двух отношениях, и именно поэтому я держусь от него как можно дальше, чтобы не быть уничтоженным тем, что грозит опасностью (празднеством или смертью), но также и как можно ближе, чтобы не заснуть. Опасно для жизни – для того минимума спокойствия, который необходим для ее поддержки и ее бдительности, – и вместе с тем для Речи (или письма)… У меня часто бывает ощущение, что из-за своего «страха», с которым я, возможно, когда-нибудь покончу, я уклоняюсь от того пути сердца, по которому вам удалось пойти… То есть я пытаюсь поступать, как вы, используя дополнительную маску, то есть одну дополнительную уловку между моей «жизнью» и моей «мыслью», «другое» дополнение и крайне болезненную – поверьте мне – косвенную речь[379].
Благодаря Мари-Клэр Буне, бельгийскому психоаналитику, близкой к Соллерсу, Деррида встречает также Анри Бошо, писателя, который только начал писательскую карьеру, хотя ему уже больше 50 лет. Бошо, обосновавшийся в швейцарском Гштаде, вместе со своей супругой руководит роскошным пансионатом для американских девушек – «Институтом Монтессано», и он регулярно приезжает в Париж, где