её мечтать, напомнить, что жизнь не состоит лишь из лишений и горя. Не всякий возьмётся, не всякий сумеет…
— Я бы и рад стать сильнее, но вопрос в том, какой ценой. Твоя мне совсем не нравится. Ты говоришь, надо рассчитывать только на себя, а сама давно уже не одна. Ты часть Соколов. Если не можешь понадеяться даже на своих, для чего тебе быть здесь? Чего ты вообще хочешь?
Келликейт вскинулась, будто слова барда ожгли её огнём.
— Какая разница, чего я хочу? Я обязана жизнью Соколам — значит, если могу помочь им, я помогу. Это такой же неоплаченный долг, как и перед отцом и Ключом Рассвета. А долг жизни Мартину я уже вернула. Хоть это больше не тяготит.
Казалось, она говорила будто по писаному, словно ждала вопроса и заранее заготовила ответ. Но Элмерику казалось, что девушка лукавит. Конечно, с долгами-то оно понятней, чем с чувствами.
— Предательство нелегко пережить, — вздохнул он. — Но вина лежит на тех, кто тебя предал. А прочие ничем не заслужили недоверия. Впрочем, страх довериться вновь мне понятен.
— Ты говоришь прямо как Мартин или Патрик! Они-то братья. А ты что? Или правду говорят, что все холмогорцы одинаковые, на одном холме сделанные под одним кустом?
Ладно, хочет обратить всё в шутку — пускай.
— Просто подумай на досуге о том, что я сказал. Со временем ты поймёшь, что я был прав.
— Никак в провидцы решил заделаться? — девушка задрала нос ну чисто как Джеримэйн. — Потому что я — да!
— О, и что же великая провидица Келликейт видит в будущем?
— Я ещё учусь. Читаю, изучаю, пробую. Шон что-то подсказывает. Знаешь, когда я только попала к Соколам, Мартин и Патрик оба в меня вцепились: то палочки разные заставляли тянуть из мешка, то кидать дощечки с огамом, раскладывать птичьи перья, жечь разные разные травы и вдыхать едкий дым…
— Ого, так ты серьёзно? И как, получается?
Элмерик догадался, что Келликейт хочет сменить тему. И заодно похвастаться. Вторая догадка оказалась неверной.
— Не очень. Говорят, по всем признакам у меня дар и не абы какой, а хороший, мощный дар. Только вот почему-то он до сих пор не проснулся. Не могу предсказывать, хоть тресни.
— Не видишь, потому что не туда смотришь. Сама же сказала, что одним днём живёшь. Как же тогда предвидеть будущее, когда ты от него отворачиваешься? Не кривись. Я уверен, это связано.
— По-другому я не умею. Значит, пока и не буду. У меня полно других полезных способностей. Поэтому я нужна Соколам, ясно?
— А в этом разве кто то сомневается? — удивился бард.
— Нет… — Келликейт растерялась. Словно ожидала, что придётся защищаться с пеной у рта, и ощутила разочарование, когда этого не произошло. — Ладно, твоя взяла. Я обещаю подумать об этом.
Они как раз дошли до деревни. Элмерик нащупал за пазухой мешочек с монетами для кузнеца — не выронил ли по дороге? Монеты были на месте.
— Давай каждый пойдёт по своим делам, закончим их побыстрее и снова встретимся у таверны? — предложил он.
— А ты помнишь, что говорил мастер Патрик? Никакой таверны.
— Не беспокойся, мы не будем там задерживаться. Просто место для встречи удобное. И над головой не капает.
На том они и порешили. У кузнеца Элмерик управился быстро — и глазом моргнуть не успел. Здоровенный усатый дядька рассыпался в заверениях нижайшего почтения мастеру Патрику и вручил плотно завязанный мешочек из мягкой замши.
— Не извольте сумневаться: всё, как условились, — пророкотал он басом. — Из самой столицы привезли, от тамошнего ювелира.
Элмерик вложил кошель кузнецу в руку. По сравнению с этой лапищей его собственные ладони казались слишком узкими, почти девичьими. Кузнец, даже не подумав пересчитать монеты, положил кошель за пазуху. Похоже, мастеру Патрику в деревне доверяли безоговорочно. А вот барда терзало любопытство: что же там в мешочке? Не желая обижать кузнеца, он решил, что непременно заглянет внутрь на обратном пути — небось, завязки не заговорённые.
Элмерик надеялся, что успеет дойти до таверны первым, и тогда можно будет попросить хозяина вынести кружечку сидра под навес и промочить горло, пока он ждёт Келликейт. Он же не войдёт внутрь — значит, и условие мастера Патрика будет соблюдено. Увы, девушка оказалась проворнее. Сначала бард заметил её хмурое лицо и свёрток со свечами в руках, и только потом понял, что Келликейт делает ему какие-то странные знаки: то ли велит не подходить, то ли, наоборот, подзывает. Но почему не вслух?
Когда он наконец понял, в чём дело, отступать было уже слишком поздно. Сердце пропустило удар (сколько ещё оно так будет делать, глупое?), а губы расплылись в улыбке, хотя радоваться было решительно нечему.
Рядом с Келликейт — на расстоянии вытянутой руки — стояла Брендалин в своём человеческом обличье.
— Ну здравствуй. Давно не виделись, — Элмерик удивился насколько звонко и беззаботно прозвучал его голос. — Какими судьбами? Надолго ли на этот раз? Чем обязаны такой честью?
Бард был одновременно рад и не рад её видеть, и не очень понимал, как в нём могут уживаться два таких противоположных чувства. Он старался не смотреть на Брендалин, но цветочный аромат проникал в ноздри: такой же, как во сне, где они встречались в последний раз. То, что происходило сейчас, тоже напоминало дурной сон.
— Я не хотела видеться с тобой, но что поделать: глупая дочь младшей ши не стала со мной разговаривать. Придётся нам с тобой ещё немного потерпеть друг друга. Поверь, мне это тоже нелегко даётся. Поэтому начну с главного: я хочу попросить Соколов о помощи.
От такой наглости Элмерик потерял дар речи и, видимо, сильно изменился в лице — Брендалин поморщилась, будто бы съела целый пучок кислицы за раз.
— Выслушай меня. В этот раз всё вправду иначе, и у меня есть важные новости для Белого Сокола. О Лисандре.