Зайцев три раза менял ботинки, он никак не мог привыкнуть ни к одной паре. Нервно складывался начальный этап сезона. В декабре в Риге проходил матч сильнейших — отборочный турнир перед Олимпийскими играми. Жизнь шла на таких нервах, что я перестала спать. Двадцать с лишним суток спала урывками. Днем тренируюсь, ночью ворочаюсь. Я уже стала себе на ночь придумывать разнообразные дела, если опять не буду спать, чтобы было чем заняться. Откладывала что почитать, что постирать, что еще поделать. При этом я оставалась в хорошей форме. Зато Зайцев — в полном раздрае, он даже не мог прыгнуть свой коронный двойной аксель. Еще бы, три раза меняли ботинки! Короткую мы откатали нормально, а произвольную — тут разговор отдельный, — на самом деле получилось очень смешно даже в той нервной обстановке. Мы во второй части произвольной программы должны сделать двойной аксель. Я с этого акселя падаю физиономией прямо об лед. Упала, быстро встала — в первый раз упала на соревнованиях. Но в этот момент у меня что-то явно в голове свихнулось. Я стала рядом кататься с Зайцевым, но когда он заходил на прыжок, я показывала позу подхода к прыжку, он прыгал, а я ждала, когда он закончит, и дальше имитировала рядом с ним выезд из прыжка. У меня точно в голове что-то перещелкнуло. Так мы проехали еще минуты полторы, потом остановка и за ней новая часть — цыганские страсти. Я ручки закинула.
Мы остановились, а там, где мы стоим — выход со льда по короткому борту, проем, где заливочная машина стоит. Я стою и думаю: что я тут вообще делаю? И пошла на выход. С ума сойти! У меня два раза в жизни на соревнованиях такое случалось. В увиденный мною проем я и стала удаляться. Татьяна Анатольевна кричать: «Не пущу!» Зайцев отлавливает меня, чтобы дальше кататься. И все же я всю программу докатала, не выполнив ни одного прыжка.
В последней части зазвучала ритмическая музыка, как раз перед финалом под нее мы какие-то шаги прямо перед судьями делали. Сидят все девять судей, и у всех, как у одного, ужас на лицах. Еще существовала старая система судейства, и перед нами они втаскивали в команду Леонидову с Боголюбовым, поскольку те сорвались на короткой программе. Чтобы их удержать в сборной, им уже поставили «пять, восемь», значит, нам меньше чем «пять, девять» поставить нельзя. Они сидят и понимают, что ниже, чем эти, они оценки поставить не могут! Я проезжаю, вижу у всех судей такие опрокинутые физиономии, что мне стало смешно! Чем больше я на них смотрю, тем мне смешнее делается.
Откатали программу, поклонились. Я подъезжаю к Тарасовой, и меня у начинается истерика, дикий хохот. По большому счету, смешная же ситуация. Таня меня берет за голову и засовывает ее в свои меха, на грудь. Говорит: пускай думают, что ты плачешь. А я хохочу, остановиться не могу. К пресс-конференции пришлось что-то придумывать. Тарасова рассказала, что Ира вышла на лед, не оправившись после гриппа. Но все видели, что на тренировках и на разминках я была в идеальной форме. Зайцев выглядел хуже. У Саши все наладилось, а я потеряла свой двойной аксель. Зато начала снова нормально спать. Двадцать с лишним суток не проходят просто так. Видимо, началось истощение организма.
На чемпионате Европы я тоже не сделала этот двойной аксель, точнее, выполнила его очень плохо, практически сорвала. Пошли разговоры, что мы уже не те, что вроде бы уже выросли немецкие пары. Второго номера, наших дублеров, в советской сборной не наблюдалось, а у немцев действительно выросли сильные пары. Прыжки, элементы — все у меня нормально, а двойного акселя нет. У меня такое случалось дважды — когда двойного акселя нет, хоть тресни!
Мы приехали с чемпионата Европы, тренировались на «Кристалле». А там, на «Кристалле», есть такой балкончик сбоку, на нем всегда старые стулья стояли, каким-то хламом он был забит. И вот на одной из тренировок, на вечерней, я вышла, смотрю, в самом дальнем углу балкончика сидит Анатолий Владимирович Тарасов. В самом темном углу. Разминаюсь, готовлюсь. Зайцев вышел на три минуты позже. Татьяна появилась еще позже. Прошло уже минут десять с начала тренировки, с лестницы спускается Анатолий Владимирович. Татьяна: «Ой, папа!» Он — дочери: «Не умеешь работать!» Зайцеву: «А ты вообще халтурщик. Вот она одна профессионал!» Потом он успокоился, мы с ним разговорились, и он мне: «Тот прыжок у тебя не получается потому, что в нем у тебя руки раньше ног идут». Как это он, не будучи специалистом в нашем виде спорта, углядел? Я точно знаю, он с Татьяной на эту тему не говорил, я в этом больше чем уверена. Он говорит: «Я смотрел чемпионат Европы, обратил на это внимание». Я: «Анатолий Владимирович, как вы это сумели увидеть? Камера была так поставлена, что первым на нее шел Зайцев, а я уже за ним». — «Не знаю, как исправлять, но запомни: руки не должны идти раньше ног». Как выяснилось, чистая правда. Он был, конечно, совершенно удивительный человек. Никогда много не говорил. Он давал направление, в какую сторону двигаться в работе.
Мы тяжело катались на Олимпийских играх. Но в Инсбруке я все же двойной аксель сделала, а Зайцев этот прыжок выполнил очень плохо.
Мы знали: из-за того, что у меня неприятности с кровью случились, последнюю большую нагрузку перед стартом я могла использовать только за десять дней. Не позже. Иначе я не успевала восстанавливаться. Что означает большая нагрузка? Это полные прокаты, которые полагается прекратить за десять дней до старта. Естественно, после большой нагрузки наступает спад. Следующие три-четыре дня я катаюсь ни шатко ни валко. У Зайцева начинается истерика, он понимает: если я не сделаю на тренировке прыжок, ничего и никто уже не поможет. Плюс ему нужно было как-то снять нервное напряжение. Это тоже одна из причин, почему Зайцев все время нам устраивал разносы. Я понимала, чем они вызваны, но каждый раз они носили разный характер.
У меня есть такая особенность: мне нужно как можно больше работать. Если я работаю мало, то чувствую себя неуверенно. А увеличивать нагрузки нельзя ни в коем случае. У Зайцева другая ситуация: ему страшно потерять последние силы перед стартом. Сколько раз он срывал наши последние прокаты совершенно сознательно и вместе с тем подсознательно. В нем срабатывал какой-то защитный инстинкт. Причем, как срывал? Он понимал: программу мы все равно докатаем. В ней у нас только одна проблема — это первый прыжок, двойной аксель. А сделав его, нужно физически выдержать первую часть. Если мы ее выдерживали, то к финишу уже неслись на одном дыхании. У нас первая темповая часть — минута десять секунд. Такого никто не может выдержать: ни тогда, ни сейчас. Отметим, что плотность исполнения элементов была очень высокая. Плюс программа была скоростная, не то что сейчас. Что он, поганец, делал? Мы начинали, делали двойной аксель, делали тройной луч-шпагат, очень сложный элемент. После этого он останавливался. Он понимал: дальше нет элементов, которые мы бы провалили. Оставался только вопрос, насколько мы их хорошо сделаем, другими словами, насколько у нас хватит сил. В том, что я программу прокатаю до конца, он не сомневался. С ногами, без ног, но выдержу. А если я удержусь, то и его вытащу.