Читать интересную книгу Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

Оставив Айрапетяна возле пограничника, лейтенант бегом, пригибаясь, пересек опушку и углубился в лес. Шел торопливо, раздвигая руками ветки густого кустарника, держа направление так, чтобы солнце светило в затылок. Старался ступать осторожно, без шума. Под сапогами изредка потрескивали сухие хворостины, высокая сочная трава с шорохом хлестала по голенищам.

Выскочил из кустов на полянку и замер: перед ним, в двух метрах, стоял чужой. Мозг молниеносно определил только это: не немец, не противник, а просто чужой, серый, в мундире с карманами, в ненашей фуражке. Для обоих неожиданной была эта встреча лицом к лицу, оба на секунду оцепенели, глядя друг на друга. Немец тяжело дышал, приоткрыв рот с полными яркими губами. У него – белесые брови, удивленно мигающие глаза…

Действовал уже не разум – инстинкт. Юрий будто превратился в обнаженный, острочувствующий нерв. Всем существом своим ловил он малейшее движение немца, даже не думая, а сознавая, что фашисту доставать пистолет дольше – он висел на животе, слева, в застегнутой кобуре. А у Бесстужева – под рукой. И когда немец, не глядя, потянулся, перекосившись, к кобуре, Юрий рывком выхватил наган и выстрелил. Немец качнулся назад, потом вперед, будто терял равновесие, ноги у него подогнулись в коленях, он оседал медленно, с укором глядя на Бесстужева, и от этого взгляда Юрию сделалось страшно. Он выстрелил еще раз, немец свалился навзничь, и пистолет, который он все-таки успел достать, скользнул в траву рядом с рукой.

Юрий никогда еще не стрелял в живого человека, и до его сознания просто не доходило, что упавший не может двигаться. Ему казалось, что немец вот-вот схватит свой пистолет и вскочит. Больше всего Юрию хотелось убежать, но он боялся повернуться к врагу спиной. А немец все смотрел на Бесстужева голубыми, блестящими глазами, и под его взглядом Юрий чувствовал себя окованным, загипнотизированным. Он подался назад, чтобы немец не видел его; на носках, крадучись, обошел немца, пнул ногой пистолет, отбросив к кустам, и поспешно выстрелил прямо в лоб: появилась черная дырочка, вокруг нее каплями выступила кровь.

Но даже и после этого Юрий не верил, что немец мертв. Разумом понимал, что враг убит, но это было слишком относительное понятие, раньше он не видел такого: вот человек идет, смотрит, дышит – и вот его уже нет. А немец лежал перед ним такой же, каким был и в первую секунду их встречи. Юрий направил ствол нагана на его грудь, нажимал спусковой крючок: бах, бах – гулко ахали выстрелы. При каждом выстреле тело вздрагивало, и каждый раз это убеждало Юрия в том, что немец еще жив.

Бесстужев расстрелял все патроны и, когда ничего уже не мог больше сделать с врагом, сорвал с него полевую сумку, схватил пистолет, попятился за куст, а потом повернулся и побежал.

Встревоженный Айрапетян встретил его на опушке, он уже торопился на выстрелы, на помощь командиру. Задохнувшийся от бега Бесстужев почти повис у него на плече.

Из глубины леса донеслись резкие, гортанные крики, там звали кого-то на чужом языке, и Юрий только теперь вдруг понял, как близко прошла возле него смерть. Зачем он стрелял столько раз? Надо было бежать сразу, как только немец упал – ведь где-то поблизости были другие! А если бы враг чуть раньше выхватил пистолет? Тогда его, Юрия, не было бы сейчас здесь, он не видел бы лес, зелень, небо, не ощущал бы тепла. Что-то, оставшееся от него, лежало бы там, на той поляне, где сейчас немцы…

Айрапетян заторопился, за руку потащил Бесстужева к мотоциклу, толкнул на заднее сиденье. Над их головами что-то защелкало по деревьям, посыпались сбитые ветки. Сержант-пограничник дал длинную пулеметную очередь. Айрапетян повел мотоцикл назад, в ту сторону, откуда они недавно приехали. Бесстужев все еще чувствовал в себе какую-то отрешенность, безучастность ко всему и гнетущую тупую усталость…

Так вот солнечным теплым утром встретились в лесу два молодых человека, посланные убивать и не научившиеся еще делать это. Один остался на поляне, издырявленный пулями, а у второго, уцелевшего по воле случая, навсегда оборвалась в душе какая-то теплая, человеческая струнка и будто пеплом подернулась голова. Когда белокурые седеют, волосы у них становятся серыми.

* * *

Четыре танковые группы – четыре бронированных кулака фашистской армии – одновременно нанесли удары на трех важнейших направлениях: 1-я танковая группа – на Киев; 4-я группа – на Ленинград; 2-я и 3-я – на Минск, имея своей дальнейшей целью Москву. Немецкое командование не рассеивало силы на второстепенных участках, не растягивало их по фронту. Задача заключалась в том, чтобы вбить далеко в тыл противника мощные клинья, зажать дезорганизованные соединения русских в гигантские «клещи», окружить и уничтожить в приграничных районах, открыть себе путь в глубь страны.

Вторая танковая группа генерал-полковника Гудериана, имевшая в своем составе 24, 46 и 47-й танковые корпуса, 12-й армейский корпус, 1-ю кавалерийскую дивизию, пехотный полк СС «Великая Германия» и другие части усиления, наносила удар в районе Бреста.

Незадолго до начала наступления генерал еще раз убедился в том, что русские ничего не подозревают. Уже после полуночи, когда на левом берегу Буга заняли огневые позиции артиллерийские батареи, по мосту через реку прогромыхал поезд международного сообщения Москва – Берлин. Окна вагонов были темны; пассажиры спокойно опали. Артиллеристы, провожая глазами этот последний мирный поезд, шутили: о войне русские дипломаты узнают в Германии, купив утренние газеты.

Первыми на советский берег выползли танки-амфибии, предназначавшиеся ранее для высадки в Англии. Они без труда оттеснили заслоны пограничников. 24-й танковый корпус, атаковав неожиданно, захватил в целости все мосты западнее Бреста. Войска хлынули через реку широким потоком. Саперы сооружали дополнительные переправы.

Сам Гудериан переплыл Буг на штурмовой лодке. В его распоряжении имелся личный самолет, личный танк, несколько комфортабельных автомашин. Но он воспользовался штурмовой лодкой. Это стало его традицией. Все удачные кампании он начинал именно так: в Польше форсировал на лодке Вислу, во Франции – Маас. Об этой традиции было известно войскам.

Успех определился в первые же часы вторжения. Севернее Бреста танковые дивизии шли на восток в колоннах, не встречая серьезного сопротивления. По главным магистралям вместе с танкистами продвигалась и мотопехота. Следом оплошным фронтом наступали армейские части, прочесывая все дороги и населенные пункты. Пехоте повсюду приходилось вести бон с мелкими группами русских, она задерживалась и все больше отставала от танков.

* * *

Рота капитана Патлюка не смогла пробиться за боеприпасами. Разведчики, посланные по разным дорогам, сообщали одно и то же: на шоссе из Кобрина в Брест – немецкие танки, на мостах через Мухавец – немцы, со стороны границы – немцы. Время, указанное командиром полка, истекло, приказ остался невыполненным.

К перекрестку дорог, где сосредоточилась рота, подошел еще один отряд пограничников, человек пятьдесят. Подъехали три противотанковые пушки – их установили в кустарнике, позади цепи. Командовал всеми майор-пограничник, маленький, толстый и злой, с подпухшими, будто не выспался, глазами. Патлюк хотел было посадить роту в машины и вернуться в полк, но майор запретил, сказал, что пехотные части уже выступили из лагерей и до их подхода необходимо удерживать этот рубеж.

Красноармейцы быстро освоились в новой обстановке, с любопытством прислушивались к отдаленной стрельбе, доносившейся то со стороны Бреста, то слева, от Буга. Но даже и любопытство это постепенно исчезло. Бойцы отрыли окопы полного профиля, замаскировали их дерном, ветками и теперь отдыхали в них, спрятавшись от горячего солнца. Два неразлучных ефрейтора, долговязый Носов и маленький Айрапетян, ели сухари, запивая их водой из котелка. Чушкин, признанный в батальоне силач, приволок в окоп молодую сосенку, торчмя поставил ее в своей ячейке и теперь похрапывал в тени дерева, положив под голову скатку. Помкомвзвода Мухов, простецкий с виду, но хитроватый сержант, сидел на пеньке и писал, слюнявя химический карандаш. Сочинял что-то. Куцые заметки за его подписью часто печатались в окружной газете.

В третьем взводе проводил беседу старший политрук Горицвет. Красноармейцы слушали невнимательно, но терпеливо, позевывая в кулаки. Подняли их рано, утомило нервное напряжение, разморила жара, всем хотелось спать.

У Горицвета на коленях лежала тетрадка. Заглядывая в нее, он торопливо рассказывал что-то о развитии сельского хозяйства, упоминал тракторы и комбайны. Политрук никаких новых указаний сверху не получил и выполнял сейчас свой, утвержденный комиссаром, месячный план.

«Почему все так спокойны? Еще не поняли, еще не осмыслили?» – думал Бесстужев. Он бродил возле окопов, говорил с людьми, отдавал распоряжения, но происходящее вокруг будто не касалось его. Он искал что-то в себе, что-то мучило его, но он не мог понять, что именно. Он сознавал, что поступил правильно, убив того немца. А в памяти всплывали глаза, укоризненный взгляд. И думалось: ведь мог и не убивать. Ранил бы, потом его подобрали бы, он мог бы выжить. Нет, все не то! Самое главное – это страх смерти, это ужас, испытанный им. Может, он просто трус? Ведь он там потерял рассудок, был как в тумане.