— колдун; «волосатый толстяк с огромным животом и носом картошкой, Додя не говорил, а ревел, точно бык», он напоминает великана. Додя — лучший контраст нашему кучерявому черноволосому герою Шимену-Эле с его козлиной бородкой и приплюснутым носом, раздвоенной нижней губой — все это делало его похожим на козла еще до того, как начались все перипетии. И сцена, на которой разворачивается битва между людоедом и козлом тоже фантастическая: заколдованный шинок, расположенный точно посередине между полюсами желания. Заколдованное место действия характерно для обоих «Рассказов без конца» Шолом- Алейхема, и впоследствии оно появляется вновь в разных видах40.
Как таверна Доди «Дубовая» неведомым образом притягивает к себе путешественников — непонятно только, хорошо это или плохо, — так и цель путешествия Шимена-Эле находится в городе, где все ложно. Как, например, можно найти козу в городе, где крестьянки на рынке путают петуха с курицей, а прозвища людей скрывают их подлинную сущность: Хаим-Хоне Разумник вовсе не разумен, а его жена Теме-Гитл Молчальница никогда не умолкает. На самом деле Шимен-Эле находит в Хаиме-Хоне своего собрата — еще один муж-подкаблучник, который оперирует небогатым набором религиозных формул41. Никакого шанса доказать свое мужество там нет.
Однако сам Хаим-Хоне обращает внимание на козу как на многозначную мифическую фигуру. В его рассуждении по поводу Гемары, которое Шимену-Эле случилось выслушать, читателя предупреждают, что козы предвещают печаль, потому что в качестве символа человеческого желания они обречены приносить двойной вред.
Когда портной вошел к реб Хаим-Хоне Разумнику, он застал его за работой... меламед сидел в кругу своих учеников и вместе с ними громогласно, нараспев, изучал трактат Талмуда: «И оная коза, завидев на поверхности бочонка снедь, дорвалась до этой снеди»... «И обвинил Рово...» — и постановил: «она обязана возместить полностью убыток, уплатить и за снедь и за бочонок». (Y14-16, Е 14,15, R16-17)
Смесь иврита и арамейского, языка еврейской учености и речи мудрецов, становится главным хранилищем мифа, по крайней мере для мужчин местечкового общества. Это вовсе не приводит в замешательство несчастных мужей- подкаблучников. Если Шимен-Эле использует неэффективные заклинания, взятые из литур-
гии, то меламед Хаим-Хоне черпает пустое вдохновение из очевидно неподходящего фрагмента Талмуда. Но мифическое путешествие портного за дойной козой, похоже, нарушило статус-кво, и в борьбе с ним задействованы все тексты о козах.
Теперь многие пытаются интерпретировать роль козы — она и домовой, и гилъгулъ (оборотень), и потомок Хад Гадъя (козленка из ритуальной пасхальной песенки), — но никто не смог указать на ее истинное мифическое предназначение: коза не смогла примирить противоречия жизни, и она должна послужить библейским козлом отпущения. Ее выгонят в пустыню, тем самым взвалив на нее все грехи порочного общества. Однако в последней трансформации рассказа сам Шимен- Эле становится жертвой на заклание, а коза убегает и исчезает.
Таким образом, Шолом-Алейхем вводит еврейский мифический компонент в виде трагического подтекста к комическому сказочному сюжету. В пародийной сказке метания героя между двумя, в сущности, одинаковыми городками могут продолжаться хоть до скончания века, при-^ чем комический момент тем сильнее, чем больше людей вовлечены в это движение. А с помощью библейско-талмудическо-агадической козы Шолом-Алейхем ввел фаталистические темы неосуществленной мечты, мучения и искупительной жертвы. Коза, которая должна была давать молоко для голодной семьи Шимена-Эле, вместо этого пролила его кровь42.
В любом случае пародийная книга Шолом- Алейхема — это рассказ о неудавшемся прими-
рении. В нем говорится о традиционном обществе, которое не в состоянии даже уладить конфликт между двумя соседними и почти одинаковыми местечками, не говоря уже о более серьезных противоречиях природного и социального характера. Он передает традиционный язык, который больше затуманивает реальность, чем расчленяет ее на понятные фрагменты. То, что начинается с невинного путешествия портного, заканчивается катастрофой для него, его семьи и равновесия в общине. Никогда раньше стилизованная еврейская сказка не использовалась для демонстрации такой степени расцада. Никогда больше Шолом-Алейхем не будет использовать этот жанр для таких целей. Это ему никогда и не понадобится.
Поделив жизнь на две полностью взаимоисключающие сферы, «Рассказ без конца» дал литературе на идише идеальный образец: ты можешь либо продолжать мечтать о неосуществимом, либо унаследовать землю, но и то и другое одновременно невозможно. Поскольку коза остается символом мужского желания, она никогда не перенесется домой, к жене и родной земле. Неудивительно, что идишская литература, начиная с этого произведения, станет рассказом об активных женщинах и пассивных мужчинах. «Незанятые» избыточные мужчины в произведениях Номберга и Ламеда Шапиро, например, гибнут именно потому, что им приходится выбирать между духовным и плотским. Даже ставший впоследствии популярным ба- алъ гуф (целиком состоящий из мускулов и без всяких мозгов), такой, как Шлойме-болван
И.-М. Вайсенберга, который пытается сопротивляться власти жены, в итоге подчиняется домашней тирании. Сюжет Шолом-Алейхема, задуманный как смеховой миф, мог быть решен в пространстве чистого мифа. Появится идиш- ский сочинитель по имени Дер Нистер, который начнет свою литературную карьеру с «Рассказа об отшельнике и ребенке», в котором герой совмещает мечту и свою верную козочку — и никогда не заканчивает свое путешествие. Политические, эстетические и патологические последствия судьбы портного были предугаданы, предсказаны в этом самом демоническом из рассказов Шолом-Алейхема43.
В самом творчестве Шолом-Алейхема возникает теперь нормативная мифология, невиданная ранее в еврейской литературе, гуманистический миф, одновременно щемяще утешительный и глубоко ироничный. На простейшем уровне нормативным его сделало то, что Шолом-Алейхем воссоздал мир обычного, мис- нагедского, восточноевропейского иудаизма: хасидизм, каббала, демонология, рай и ад — шаблоны еврейского романтизма — здесь практически не появляются. Додя-шинкарь, который принимает у себя бедного Шимена-Эле с его козами — самый демонический персонаж во всем корпусе сочинений Шолом-Алейхема, и мотив гилъгуля (переселения дущ) указывает на то, что здесь Шолом-Алейхем ближе всего подошел к каббале. Даже тема субботы, столь важная для Гейне, Бялика и Аша, не играла никакой роли в видении еврейского мифа Шолом-Алейхема.
(Если верить биографу, Шолом-Алейхем, по- видимому, считал субботу днем скуки и невыносимым ограничением44.) Скорее, проводником мифа служила главным образом материальная культура45.
Шолом-Алейхем понимал, что народ воспринимает великие мифы о творении, откровении и избавлении через ритуальные объекты и местные обычаи. Таким был, в частности, календарный цикл праздников — строительство сукки46, покупка этрога41, пляски с флагами на Симхат Гору48, участие детей в процессиях со свитками Торы, зажигание свечей и игра в карты в хану- кальные вечера49, рассылка тарелочек с едой на Пурим50 и разыгрывание спектаклей на праздновании Пурима, а больше всего подготовка и проведение