про «грусть и тоску безысходную». Продолжили совсем уж древней «эх, дубинушка, ухнем».
Тьма приобрела красный дрожащий оттенок, и Макс открыл глаза.
Совсем недалеко горел костер. У костра друг напротив друга сидели двое. Один подкладывал сухие ветки, не забывая петь. Второй кутался в шинель, прихлебывал из помятой кружки что-то дымящееся, и словно нехотя подпевал.
Макс шагнул в маленький круг света.
- Здравствуйте.
- Да ухнем! – закончил петь тот, что с кружкой, и замолчал.
Оба посмотрели на гостя.
- Здгавствуйте, молодой человек, - сказал тот, кто подкладывал ветки, и прищурился, будто плохо видел. – Какими судьбами в наших кгаях?
- Гимназист наверно, - меланхолично предположил второй. – Занятия кончились. Свободы захотелось. А где лучшая свобода, как не в глухих лесах?
Оба чем-то неуловимо напоминали друг друга. Оба были с небольшими бородками. Один сверкал лысиной, бороденка у него была пегая и клочковатая. У второго волосы, как и борода, были ухоженными, расчесанными и блестели, будто покрытые чем-то вроде масла.
- Глупости ты говогишь, - внезапно взорвался лысый. – Опять, как и всегда, одни сплошные агхиглупые глупости. Ну какой из него гимназист? Ты посмотги. Одежка-то какова? А сукно? А пуговицы где начищенные? Мастеговой он. И штаны, глянь, с заплатками.
Второй вздохнул, отпил из кружки.
- Всюду тебе, Вольдемар, пролетариат мерещится. Если очень хочешь, пусть будет мастеровой. Это мало важно.
- Кто вы такие? – прошептал Макс.
- А сам как думаешь? – хитро прищурился лысый.
- Неправильный вопрос задаете, юноша, - сказал второй. – Неважно кто мы. Важно где мы. Это место – своего рода чистилище. А мы, стало быть, безымянные души, ждущие своей участи. Что в имени тебе моем, как говорится.
Лысый крякнул.
- Какой уж год здесь сидим, а твое величество все пго чистилище талдычит. Забудь поповские сказки. Было бы это чистилище, нас бы давно уже здесь не было.
Второй пожал плечами.
- Почему? Мы оба при жизни сильно нагрешили. И, судя по всему, примерно одинаково. Вот и сидим здесь. Вдвоем. Песни поем.
- Ты, батенька Николай Александгович, как всегда путаешь пгичину и следствие. Мы здесь вдвоем сидим не потому что гхешили, а потому что связаны негазгывно логикой истогического пгоцесса.
Макс зажмурился и помотал головой в надежде, что наваждение исчезнет.
Наваждение не исчезло.
Оба бородатых смотрели на него как-то даже участливо.
- Слушайте, - сказал он. – Я конечно извиняюсь. Но насколько я читал про вас в учебнике, вы должны не сидеть и песни петь. А вцепиться друг другу в глотки, вырывать последние волосы, ломать ноги-руки и все такое. С дикими воплями. А не с песнями.
Второй хмыкнул.
- Это за нас уже сделали. И до сих пор делают. Видите ли, юноша. Отсюда, из этой далекой темноты, все старые проблемы кажутся такими никчемными, такими бессмысленными, что даже стыдно их вспоминать.
- Тебе и тогда любые пгоблемы казались никчемными, - подковырнул лысый. – Собственно, это и была твоя главная пгоблема. Хотя, надо пгизнать, что на расстоянии много видится совсем иначе. – Он вытащил откуда-то закопчённый чайник и глянул на Макса с хитрой ухмылкой. – Чайку?
- Нет, спасибо… Я пойду, пожалуй.
Он щагнул обратно.
Бородачи тут же забыли о его существовании.
- Ну что, - потер руки лысый. – Пгодолжим?
- Изволь, - второй отставил в сторону кружку и запахнулся в шинель. Блеснуло золотое шитье на погонах. – Только на этот раз мою. А то опять заставишь «Интернационал» петь.
Макс отвернулся и быстрым шагом двинулся в темноту. Сзади картаво и фальшиво затянули: «Утро туманное, утро седое…» Он зажал уши руками и побежал. Когда остановился отдышаться, костра сзади уже не было. Вокруг царила ватная тишина.
- Либо это какой-то дурацкий сон, - сказал он вслух. – Либо я схожу с ума.
Он ударил себя по щеке. «Проснись. Нельзя спать. Надо отсюда выбираться».
Еще раз. И еще.
И вдруг заметил, что руки опущены. Удары по щекам сыпались один за другим.
- Проснись! Быстро! Макс! П-проснись!
Перед глазами вспыхнул яркий свет и все поплыло куда-то далеко, вниз по матушке по Волге, а чей-то древний патефонный бас все выводил про широкое раздолье и никак не мог остановиться.
***
- П-проснись!
Он открыл глаза.
- Ну наконец-то, - робот отпрыгнул в сторону.
Длинные люминесцентные светильники обожгли сетчатку, так что снова пришлось зажмуриться.
- Где мы? – простонал Макс.
- Судя по тесноте, в какой-то кладовке, - послышался голос Вана.
- Что произошло?
- Вас убили. Точнее, уничтожили к-кластер, а сознание п-попало в архив, как это обычно бывает с копиями.
- Там было забавно, - сказал Биг. – За мной по лесу гонялся Джордж Вашингтон и называл «грязным ниггером». Тот еще был, оказывается, расистский ублюдок.
Макс поморгал, привыкая к свету. Комнатка действительно была маленькой и заставленной пустыми стеллажами.
- Как я понял, у нас у всех были какие-то политические видения, - сказал Ван. – Не знаю с чем это связано.
- С масштабами п-проблемы, - ответил Аз. – В архиве ваше сознание сублимировало последние м-минуты активности и выдало вольные фантазии на актуальные темы. Это как сон. Только очень реальный. И не всегда зависимый от ваших собственных знаний.
- Как ты нас вытащил оттуда? – спросила Альма.
- Пришлось покопаться в системе, - ответил робот. – Найти функцию клонирования. Н-неважно. Долго объяснять. А времени у нас м-мало.
- Ну а тулово-то хоть нормальное? – спросил Биг и похлопал себя по толстому животу. – Без таймеров?
- Таймер есть у любого клона. Вы же не хотите быть вечными?
- Хм, - скривил губы Биг. – Спорный вопрос. Ну хоть лет сто у нас есть?
- Сто есть.
Ван поднял руку, нахмурился. Запястье покрылось пиксельной коркой.
- Работает. Как тебе удалось импланты восстановить?
- Так же, как и все остальное, из архива. Правда, чуть более глубокого.
- Аз, - начала Альма. – Я хочу еще раз извинится, за всех нас…
Робот гордо выпятил челюсть.
- Все это уже н-неважно. Хоть вы и поступили со мной по-свински, бросив как ненужный телевизор. Но сейчас не до обид. Я бы с удовольствием оставил вас в архиве. Но