Читать интересную книгу Писатель и балерина - Олег Рой

И к чему Добрин затеял этот обыск? Зачем эта бессмысленная колготня?

Впрочем, странные люди, видимо, колготились не вовсе без какой-либо цели…

– Федор Иваныч! Глянь?

Шарф – тот самый, с неровными кистями и белыми кожаными стрелами – лежал на верхней полке гардероба. Аккуратно сложенный, у самой стены, в темноте – снизу и не заметишь.

– Господа понятые, прошу убедиться…

Полина, увидев шарф, растерялась:

– Я… я не знаю… это не мое. У меня такого никогда не было.

– В таком случае вы не откажетесь поучаствовать в небольшом эксперименте. Скажем, завтра, Полина Степановна? Завтра сможете к нам подъехать? А ты давай, – кивнул он кому-то из странных людей. – Упакуй как положено. Ну… сам знаешь. Марк Константинович, вам тоже надо поучаствовать. Я позвоню, сообщу, где и во сколько. Договорились?

Марк кивнул, не в силах выдавить из себя ни слова.

Буркнув что-то невнятное – Полина смотрела растерянным, как будто непонимающим взглядом, – он уехал ночевать в свое «логово». Оставаться с ней рядом не было никакой возможности. Он ничего, ничего, ничегошеньки не мог понять!

* * *

Кинолог все время улыбался, как будто происходящее его ужасно веселило. Или радовало. Впрочем, почему бы и нет? Молодой совсем, занимается любимой – явно очень любимой – работой. Чего ж не радоваться.

– Вот и наша Филя. – Он шагнул немного в сторону, чтобы все видели его сопровождение – небольшую ладную немецкую овчарку. Или это улыбчивый был сопровождением?

– Наша? – не удержался Марк, поругивая себя: ну какая тебе разница, педант чертов. – Она же вроде девочка?

– Девочка-девочка, – подтвердил, все так же улыбаясь, кинолог. – По паспорту Филидора, ибо папа Физик, а мама Ливадия. Но Филидора уж больно торжественно, да и длинновато. Для Доры она слишком резвая, поэтому Филя. Ну как, начнем?

Филя старательно исследовала преподнесенный ей образец.

Неуверенно, словно сомневаясь, прошла вдоль сидевших в рядок людей – объектов для сравнения, – подошла к одному объекту, к другому, дернула недовольно ушами.

Подумав, подошла к Марку, ткнула носом в колено, замерла.

И он – замер. Застыл.

Филя сморщилась, точно чихнуть собралась, отшагнула назад.

Сделала пару шагов к другому объекту, дернула недовольно ушами, поводила носом вправо-влево, склонила набок голову, точно в растерянности или в размышлении.

Опять отшагнула назад. Еще подумала. Задрала голову, точно нужный запах был где-то на потолке. Еще раз покрутила туда-сюда головой…

И – уже без всяких сомнений, как по струнке – двинулась в угол. Подбежала, ткнулась носом в хрупкое, обтянутое джинсами колено, подняла лапу – и замерла в «охотничьей» стойке.

Возглас – нет, не возглас, визг, пронзительный, нестерпимо режущий – взлетел, заметался по комнате!

– Уберите! Уберите ее! Нет!

Марк отстраненно, точно в кино, смотрел, как присела на задние лапы ошарашенная Филя, как Татьяна стремительно взметнулась со стула, рванулась в сторону, как сузились глаза, и взгляд стал острым, сосредоточенным – взгляд воина, готового сражаться до последней капли крови. Тьфу, какое банальное сравнение. Просто – готового сражаться.

Сам он сражаться был, похоже, не готов. Только смотрел.

Наверное, нужно было вскакивать, возражать, делать хоть что-нибудь – а он смотрел.

Пальцы сержанта, сжимающие острый локоть, побелели от усилия.

Это было… он это когда-то уже видел: синяя униформа и побелевшие пальцы, стискивающие хрупкий локоть – как крыло ночной бабочки… Это уже было! Зачем – снова?!

Нет. Не совсем как тогда.

– Уберите собаку! Отпустите меня! Это он, он все сделал! Свихнулся на своем романе! Это все он! Отпустите меня! Немедленно! – Кто бы мог подумать, что в этом хрупком теле таится такая звериная ярость, такая мощь…

Марк глядел – и не верил своим глазам.

Нет, не может быть.

Это не она.

Это вообще не человек.

В этом безумном клубке – сержант удерживал ее с трудом, и уже подбегали к нему еще какие-то люди – в этих бешено мечущихся, взлетающих, выстреливающих – как бросается кобра! – руках и ногах, в этом сгустке абсолютной ярости уже не было ничего человеческого.

– Всем оставаться на своих местах, – сухо распорядился Добрин. – Татьяна Александровна, сядьте, пожалуйста. Мне очень жаль, но…

Кода

Финал. Эпилог

– Опознание по запаху мы, разумеется, оспорим. Подумаешь, собачка! Шарф-то ты Ксении подарил, вполне естественно, что на нем ее запах. Если его надевали потом поверх пальто или куртки, первоначальный запах вполне имел право сохраниться сильнее, чем последующий. Нашли-то где? Вот то-то. Ну… во всяком случае, это уж точно не абсолютное доказательство.

Марк кутался в толстый домашний кардиган – кажется, именно так называла Татьяна эту мягкую, крупной вязки кофту. В том лондонском магазинчике он купил для Ксении шарф со стрелами, а Татьяна – для него – эту кофту с очень английским названием – кардиган. Марк все старался завернуться в него поплотнее. Его почему-то сильно знобило, хотя в огромной кухне иволгинского особняка было тепло, а в здоровенном камине – с двумя зевами, в гостиную и в кухню, – весело трещали березовые полешки.

Татьяна сунула ему толстую фаянсовую кружку, откуда вкусно пахло вишневым вареньем и немного – коньяком. Лучше бы рому было добавить, равнодушно подумал Марк, гармоничнее. Кружка обжигала пальцы, но озноб, кажется, поселился в позвоночнике навсегда.

– Тань…

Она дернула плечом и слегка прикусила нижнюю губу:

– Слушай, Вайнштейн, давай мы немного позже попереживаем, ладно? А в первую очередь мне надо знать, что еще говорил следователь. Ну что я, клещами из тебя должна вытаскивать?

Марк поежился, еще плотнее стягивая на себе теплую мягкую шерсть.

– Добрин сказал, что электронщики нашли ее дневник. Закрытый от всех, конечно, в каком-то, как это называется, облаке. Да и не дневник, скорее записная книжка. Никаких откровений в духе «это надо сделать так» или хотя бы «ненавижу», ничего такого. Правда, есть последние черновики – ну тех отрывков, которые она в роман вставляла для более точного сходства текста и реальности. Я действительно чуть с ума не сошел, когда на эти вставки натыкался – как это? Написал и не помню? Ведь стоило мне в сеть выйти, она тут же могла влезть во все мои файлы, добавлять, удалять, исправлять. У нее же всегда полный доступ был, сколько она мне помогала с компьютером. Пароли, логины и все такое. Но в основном, конечно, она все в голове держала, в дневнике ничего. В общем, почти невинные записи. Телефоны всех… – Он не сразу выговорил. – Всех жертв. Адреса, еще какая-то информация. Ген-Гену она звонила в день его смерти. Телефон его пропал, конечно, но в протоколах телефонного оператора информация о звонке есть. Но у Ген-Гена в день по сотне звонков было, а он был близкий друг нашей семьи, так что они, Добрин говорит, поначалу именно этому звонку значения не придавали. Но меру пресечения он менять не будет. Извини, говорит, Марк Константинович, но косвенные там не косвенные, а только в камеру. Мало ли что…

Татьяна была бледна, под глазами и на висках залегли синие тени. А может, это голубой снежный свет из‑за широкого, открывающегося на террасу французского окна так падал?

Почему-то ни бледность, ни тени на висках ее не старили, а как будто наоборот – молодили. Как будто на месте взрослой, независимой, уверенной в себе «снежной королевы» вдруг оказалась та юная, нежная, стеснительная Танюша. Танюшка. Голос, однако, звучал по-взрослому сухо и деловито:

– Брось, Вайнштейн. Не о том ты думаешь. Не бери на себя больше, чем тебе положено. Она большая уже девочка, не дите несмышленое. Это был ее собственный выбор. Ну и… Адвокатов я, разумеется, обеспечила. Самых-самых, не волнуйся.

– Да что там адвокаты…

– Ну не скажи. Она будет, естественно, молчать. Доказательная база там, в общем, хлипкая. Помимо опознания по запаху все остальные улики сплошь косвенные. А презумпцию невиновности – все сомнения толкуются в пользу подозреваемого – никто пока не отменял. Хороший адвокат все эти доказательства в пыль разметет. Запись на камерах, в сущности, ни о чем. Ну подъезд, где жертва жила, – и что? Может, она туда, пардон, пописать зашла. Безобразие, конечно, но не наказуемо. Да и запись мутненькая – она, не она. Только шарф, но… Зыбко все это, то есть – в нашу пользу. Звонок, ты сам сказал, ничего не значит. Ну ключ еще нашли – в присутствии адвоката предъявляли. От квартиры, которую ты… где… ну, в общем, от той квартиры. Но это же тоже ни о чем не говорит. Ну стащила, скопировала – девочке интересно, куда ее папочка шляется. Или даже ты сам его ей дал – и забыл. Костюм старухи, в котором она тебя пугала – вообще ни о чем, пугать – не преступление, просто грубоватая шутка. Еще высветили на ботинках – ну тех, черных, зимних, любимых ее, а‑ля спецназ – вроде бы следы крови. Очень хорошо отмытые, даже в группе эксперты сомневаются. Так что тоже – пустое. Мало ли где у нас на улицах в кровь можно вляпаться. Вот дневник… Мне непонятно, почему следак тебе про это рассказал. Странно. Это же для защиты возможность подготовиться. Но, впрочем… Дневник, даже с полными досье на всех жертв и черновиками для твоего романа… Ну, знаешь ли, это и вообще не доказательство. В наш-то век высоких технологий. Смешно. Мало ли кто этот дневник сочинял. На электронных документах отпечатков пальцев не остается. Фотографии? С места убийства этой… Павленко. Тоже сомнительно, вполне можно на взлом списать. Так что адвокаты тут очень много смогут. Тут ведь главное – присяжных заставить сомневаться: милая юная девочка, не могла же она… Небось какой-нибудь графоман, тебя возненавидев, соорудил эдакую вот детективную комбинацию – дабы тебя мордой в стол сунуть. Или графоманка – еще лучше. Единственное, что может серьезно все подпортить, – микроследы. Ничего тебе этот, как его, Добрин, не говорил? Да знаю я, знаю, что ты бы мне рассказал. Микроследы… Снимали их или нет? Если снимали… Да, могло что-то остаться. Впрочем, ладно. Скоро уже дело для ознакомления выдадут, будем поглядеть. Что-нибудь придумаем. В зависимости от того, какие следы. Потому что сумасшедший графоман – это очень, очень хорошая история. Правдоподобная. Ну а уж если это не прокатит…