42
На краю кровати, один — а вечеринка снаружи, казалось, вернулась к тому же деловитому гулу — сидел доктор Райнхарт, ссутулившийся, оцепеневший. Теперь отступать было некуда. Или он дайсмен, или никто. Его тело знало, хоть он и не осознавал этого, что существовать как Люк Райнхарт теперь невозможно. Оцепеневший, он не подчинился Жребию и не смотрел на свои «часы» почти десять минут. Но идти больше было некуда, быть было некем, и он достал часы с кубиком и посмотрел.
Он медленно выпрямился и стоя склонил голову в короткой молитве. Потом пригладил волосы, поправил одежду и двинулся по направлению к вечеринке. Он хотел первым делом увидеть жену, унизиться перед ней. Он прошел по коридору к гостиной и в дверях окинул взглядом лица беспорядочно собравшихся в группы гостей, отыскивая ее. Болтавшие и пившие не обратили на него особого внимания, но сзади подошла миссис Экштейн и сказала, что его жена в кабинете доктора Манна.
Он проследовал за ней по коридору, перешагнул через разбитый стакан и вошел в кабинет. Доктор Манн и доктор Экштейн неловко стояли по обе стороны от его жены, а она сидела, как ребенок, на краю терапевтической кушетки доктора Манна.
Вид ее, сжавшейся и маленькой, ее бледное лицо с размазанными тенями для век, ее растрепанные волосы, безобразный мужской свитер, наброшенный ей на плечи, заставил доктора Райнхарта, не задумываясь, броситься на колени. Он наклонился, опустил голову и лег ниц у ног своей жены.
В комнате было так тихо, что из глубины квартиры довольно отчетливо слышался раскатистый смех доктора Крума.
— Прости меня, Лил, я сумасшедший, — сказал доктор Райнхарт.
Все молчали.
Доктор Райнхарт приподнял голову, посмотрел на жену и сказал:
— За то, что я сделал, нет прощения в этом мире; но я раскаиваюсь. Я… я прошел очищение… адом, которому я причиной. Я… — Его глаза внезапно засияли рвением. — Я чувствую только любовь к тебе и ко всем здесь. Мир может быть благословенным местом, если только мы будем любить друг друга.
— Люк, детка, что ты…? — сказал доктор Экштейн и сделал шаг вперед, похоже, чтобы поднять доктора Райнхарта на ноги, но остановился.
— Милый, милый Джейк, я говорю о любви. — Доктор Райнхарт медленно покачал головой, будто сбитый с толку, и на лице его появилась детская улыбка. — Я совсем запутался, во всем заблуждался; любовь, любить, быть достойным любви — вот что главное. — Он повернулся и протянул руки к своей жене. — Лил, любовь моя, ты должна понять, что Небеса здесь, сейчас, со мной.
Жена посмотрела на него пристально, а потом медленно подняла глаза на доктора Манна, стоявшего рядом. На ее лице появилось чувство огромного облегчения.
— Он действительно безумен, да? — спросила она.
— Не знаю, — сказал доктор Манн. — В данный момент — без сомнения, но он продолжает меняться. Так что это может быть только временно.
— Глупцы, мы все были безумны, — сказал доктор Райнхарт. — Я просто смотрю на каждого из вас и люблю. Бог сияет в каждом из вас, как флуоресцентный свет. Раскройте глаза, и вы увидите это.
Теперь он стоял на коленях, выпрямившись, со сжатыми кулаками и странно возбужденным лицом.
— Лучше вколи ему анайтол натрия, Тим, — шепотом сказал доктор Экштейн доктору Манну.
— Дома есть только таблетки, — прошептал в ответ доктор Манн.
— Непредусмотрительно, — сказал доктор Экштейн.
— Но почему, почему, почему, — неистово начал доктор Райхарт, — вы хотите усмирить Бога? Я изливаю любовь перед вами, а вы не слышите, не видите, не позволяете ей обновить вас.
Он поднялся.
— Я должен умолять эту бедную невинную девушку о прощении, должен показать ей мою новую любовь. — И он внезапно вышел из комнаты.
Он снова проследовал по коридору мимо разбитого стакана в гостиную. Мисс Вэлиш стояла с доктором Бойдом около книжного шкафа в углу. Когда он подошел к ним, доктор Бойд загородил девушку, став между ней и доктором Райнхартом.
— Что еще, Люк? — сказал он.
— Я приношу глубочайшие извинения за свое безумное нападение на вас, мисс Вэлиш. Я искренне сожалею об этом. Только теперь я понял истинное значение любви.
Мисс Вэлиш с круглыми глазами выглядывала из-за плеча своего стража.
— Да хватит тебе, Люк, — сказал доктор Бойд.
— Вы прекрасны; вы оба прекрасны, и я глубоко сожалею о том, что испортил этот чудесный вечер.
— Надеюсь, я не сделала вам больно, — сказала мисс Вэлиш.
— Боль послужила толчком к тому, чтобы я увидел свет. Я не нахожу слов, чтобы выразить мою благодарность.
— Всегда пожалуйста, — сказал доктор Бойд. — Ну что, Джойя, нам пора.
— Но мне нужно… — голос мисс Вэлиш потерялся за удалявшейся фигурой доктора Бойда.
— Фам лучше, прафда? — неожиданно донесся откуда-то снизу голос доктора Крума, когда те двое ушли. Худая пожилая бывшая Большая Шишка была с ним, и Важная Особа около пятидесяти, попыхивающая трубкой, тоже. Когда они начали говорить, к ним присоединились президент Нью-йоркской психоаналитической ассоциации доктор Вайнбургер и полная женщина средних лет.
— Я наконец стал цельным, — ответил доктор Райн-харт.
— Что это ви такое говорили про «живущего по воле жребия», а? Било интересно.
— Живущий по воле Жребия — это глубоко извращенная концепция, полностью лишенная любви.
— В описании доктора Крума смахивает на шизофрению, — сказал доктор Вайнбургер.
— Но идея разрушения личности: есть интересно, — продолжал доктор Крум.
— Только если она разбивает раковину, которая прячет нашу любовь, — ответил доктор Райнхарт.
— Любовь? — осведомился доктор Вайнбургер.
— Нашу любовь.
— Причем здесь любоф? — спросил доктор Крум.
— Любовь ко всему имеет отношение. Если человек не любит, он мертв.
— Как верно, — сказала женщина.
— В последнее время вся моя жизнь была принесена в жертву холодному, механическому Жребию. Я это вижу сейчас так же ясно, как ваши привлекательные, красивые лица.
— Люк, я бы хотел, чтобы ты сейчас вышел со мной на улицу на пару минут, — сказал рядом с доктором Райнхартом голос доктора Экштейна.
— Я выйду, Джейк, но я должен сперва кое-что объяснить доктору Круму. — Он посмотрел с теплым, умоляющим выражением на маленького человечка, стоящего рядом.
— Вы должны прекратить работать с голубями и работать только с человеком. Вы никогда не приблизитесь к тому, что существенно для здоровья и счастья человека, мучая цыплят и голубей. Шизофрения есть неспособность любить, неспособность видеть достойное любви. Ее никогда нельзя будет вылечить лекарством.
— Ох, доктор Райнхарт, ви сентиментальни, как поэт, — сказал доктор Крум.
— Одна строчка Шелли говорит нам о человеке больше, чем сможет весь ваш цыпляче-голубиный помет.
— Люди раз глагольстфуют о любфи две тисячи лет. И что? Химией мы изменим мир.
— Не убий, — сказал доктор Райнхарт.
— Мы не убифаем, только делаем из них психотиков.
— Вы не любите своих цыплят.
— Есть нефозмошно. Никто из тех, кто работает с Циплятами, никогда не смошет их любить.
— Духовный человек любит всех духовной любовью, которая никогда не будет эгоистичной, собственнической или физической.
— Ох, ради бога, Люк… — сказал доктор Экштейн.
— Именно, — сказал доктор Райнхарт. — Одну минутку, с вашего позволения. — Доктор Райнхарт под наблюдением видных медиков проконсультировался со своим корпусом для часов. И застонал.
— Есть поздно? — спросил доктор Крум.
Глаза доктора Райнхарта метнулись по комнате, как артиллеристский радар в поисках цели.
— Не знала, что доктор Райнхарт экзистенциальный гуманист, — сказала одна дама.
— Он чокнутый, — сказал доктор Экштейн, — даже если он мой пациент.
— Стрелка снаружи через пять минут, Джейк. Пока, пацаны, — сказал доктор Райнхарт и зашагал по направлению к прихожей, но, миновав кучку людей за диваном, сменил курс, повернул направо и снова пошел по тому же коридору.
С хрустом наступая на осколки разбитого стакана, он увидел мисс Вэлиш и миссис Экштейн, появившихся из комнаты напротив той, в которую его влекло. Они остановились в конце коридора и опасливо смотрели на него.
— Лил дали таблетку, и она отдыхает, — сказала миссис Экштейн. — Думаю, не стоит ее беспокоить.
— Мой Бог, Арлин, от твоих сисек у меня слюнки текут. Пошли в сортир.
Миссис Экштейн удивленно глянула на него. Потом покосилась на мисс Вэлиш и опять перевела взгляд на доктора. Затем, не отрывая глаз от своего наставника, она трижды потрясла свою крохотную сумочку, приоткрыла ее и заглянула внутрь. Закрыв сумочку, она сказала: — Я люблю твой большой член, Люк. Пошли.