Двое мужчин за соседним столом шикали на меня, и мой санитар занервничал и стал рядом со мной, но я поднял руку, чтобы их успокоить. Тепло улыбаясь, я сказал:
— И что прекрасно в этом ответе… — и я снова закатился смехом, и мой большой живот радостно затрясся. — Прекрасно то, что ничего хорошего он нам не дает.
Покатываясь со смеху, я показал нос смеющимся людям на небе — которые смеялись — и пошел через библиотеку с плетущимся позади санитаром и волной «ш-ш-ш-ш-ш», расходящейся за мной, как за большим кораблем.
— Всё в порядке, — громко сказал я всем. — Знание ответа не имеет значения. Знать его вам не обязательно.
Любопытно, что никто не подошел ко мне, пока я шел через центральный читальный зал Нью-йоркской публичной библиотеки, а мой трясущийся от смеха живот изрекал свой Ответ, обращаясь к бесчисленным стеллажам ответов и бесконечным рядам ищущих их. Только у самого выхода нашелся человек, который на меня отреагировал. Древний тучный библиотечный охранник с красным лицом и громадным брюхом Санта Клауса подошел ко мне, когда я уже собирался уходить, и, улыбаясь так, будто его лицо вот-вот лопнет, сказал голосом еще более громким, чем мой:
— Надо бы потише смеяться в рабочие часы. — И мы оба взорвались новым приступом смеха, еще громче, чем раньше, и хохотали, пока я не повернулся и не вышел.
47
Жребий — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться;
Он покоит меня на злачных пажитях, я покоюсь;
И водит меня к водам тихим, я плыву.
Разрушает душу мою:
Направляет меня на стези правды
Ради случайности.
Если я пойду и долиною смертной тени,
Не убоюсь зла, потому что Случай со мною;
Твои два священных кубика — они успокаивают меня.
Ты приготовил предо мною трапезу
В виду врагов моих:
Умастил елеем голову мою;
Чаша моя преисполнена.
Так, благость и милость и зло и жестокость да сопровождают меня
Во все дни жизни моей,
И я пребуду в доме Случая вечно[120].
Из «Книги Жребия»
48
Собрание исполнительного комитета Нью-йоркской психоаналитической ассоциации состоялось рано утром 30 июня в большом лекционном зале Института изучения проблем ипохондрии умирающих доктора Вайнбургера. Доктор Вайнбургер, коренастый мужчина около пятидесяти лет, с густой шевелюрой, в нетерпении сидел за длинным столом с докторами Пирменом и Кобблстоуном по одну сторону и старым доктором Муном и доктором Манном — по другую. Все джентльмены выглядели серьезно и решительно, кроме доктора Муна, который мирно спал между председателем Вайнбургером и доктором Манном и время от времени медленно соскальзывал в сторону, чтобы прислониться к плечу одного из них, и, как маятник, отчаянно нуждающийся в смазке, поколебавшись, двигался по дуге назад, чтобы прислониться к плечу другого.
Стол, за которым сидели эти пятеро, был таким длинным, что они были похожи скорее на беглецов, сбившихся в кучку, чтобы вместе защищаться, а не на судей. Доктор Райнхарт и доктор Экштейн, который присутствовал на собрании как друг и личный врач, сидели напротив них посредине комнаты на жестких деревянных стульях. Доктор Экштейн был подавлен и бросал косые взгляды, но доктор Райнхарт был оживлен и насторожен и выглядел чрезвычайно профессионально в отлично сшитом сером костюме и при галстуке. Его ботинки были начищены до такого блеска, что доктор Экштейн поинтересовался, не сжульничал ли он, использовав черный «Дэй-гло»[121].
— Да, сэр, — сказал доктор Райнхарт, прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово.
— Одну минуту, доктор Райнхарт, — резко сказал доктор Вайнбургер. Он заглянул в разложенные перед ним бумаги. — Известны ли доктору Райнхарту выдвинутые против него обвинения?
— Да, — сказали одновременно доктора Манн и Экштейн.
— Что это за история со жребием, молодой человек? — спросил доктор Кобблстоун. Его трость лежала перед ним на столе, будто была уликой, имеющей отношение к разбирательству.
— Новая терапия, которую я разрабатываю, сэр, — быстро ответил доктор Райнхарт.
— Это я понимаю, — сказал он. — Хотелось бы, чтобы вы ее нам прояснили.
— Ну, видите ли, сэр, в дайс-терапии мы поощряем наших пациентов приходить к решениям, бросая кубик. Цель — разрушить личность. Мы хотим создать на ее месте множественную личность: индивидуума непоследовательного, ненадежного и все более шизоидного.
Доктор Райнхарт выражал свои мысли ясно, четко и здраво, но по какой-то причине его ответ был встречен молчанием, которое нарушалось только жестким, неровным дыханием доктора Муна. Волевой подбородок Доктора Кобблстоуна задрался еще выше.
— Продолжайте, — сказал доктор Вайнбургер.
— Моя теория состоит в том, что у всех нас есть второстепенные импульсы, которые сдерживаются нормальной личностью и редко вырываются на свободу. Желание ударить свою жену запрещается концепцией достоинства и женственности и неохотой покупать новую посуду взамен разбитой. Желание быть религиозным пресекается знанием того, что ты «являешься» атеистом. Ваше, сэр, желание закричать «прекратите эту чушь!» подавляется вашим ощущением себя как порядочного и рационального человека.
Второстепенные импульсы — это негры личности. Они не видели свободы со времени, когда была сформирована личность; они стали людьми-невидимками. Мы отказываемся признавать, что второстепенный импульс— это потенциально полноценный человек, и пока ему не будет предоставлена та же возможность развития, что и главенствующим традиционным «я», личность, в которой он живет, будет разделена и подвергается напряжениям, которые приводят к периодическим вспышкам и бунтам.
— Негров нужно держать на их месте, — внезапно сказал доктор Мун, круглое, морщинистое лицо вдруг ожило, когда на его безжизненном ландшафте появились два свирепых красных глаза. Он сильно наклонялся вперед, и когда закончил свою короткую реплику, его рот остался открытым.
— Продолжайте, — сказал доктор Вайнбургер. Доктор Райнхарт серьезно кивнул доктору Муну и продолжил.
— Каждая личность есть результат накопленных подавлений второстепенных импульсов. Если бы человек развил устойчивую модель контролирования импульсов, у него не было бы поддающейся определению личности: он был бы непредсказуем и анархичен, можно даже сказать, свободен.
— Он был бы безумен, — донесся с края стола высокий голос доктора Пирмена. Его худое, бледное лицо не выражало никаких чувств.
— Давайте дадим человеку высказаться, — сказал доктор Кобблстоун.
— Продолжайте, — сказал доктор Вайнбургер.
— В стабильных, единообразных, последовательных обществах ценность имела ограниченная личность; люди могли реализовать себя только с одним «я». Сегодня всё не так. В поливалентном обществе может реализоваться только множественная личность. У каждого из нас есть сотня подавленных потенциальных «я», которые постоянно нам напоминают, что, как бы уверенно мы ни ступали по узкой, единственной тропе нашей личности, наше глубочайшее желание — быть многоликими: играть много ролей.
— Если вы позволите, джентльмены, я бы хотел процитировать сказанное моим пациентом, проходящим дайс-терапию, во время недавней терапевтической сессии, которую я записал на пленку. — Доктор Райнхарт полез в свой стоящий рядом со стулом портфель и вытащил какие-то листы бумаги. Просмотрев их, он поднял взгляд и продолжил: — То, что говорит здесь профессор О. Б., как мне кажется, раскрывает суть всеобщей проблемы. Цитирую:
«Я думаю, мне следует создать великий роман, написать множество писем, сдружиться с большим числом интересных людей в моем кругу, устраивать больше вечеринок, посвящать больше времени моим интеллектуальным поискам, играть с детьми, заниматься любовью с женой, чаще ходить в походы, отправиться в Конго, быть радикалом и содействовать революции в обществе, писать сказки, купить лодку побольше, чаще ходить под парусом, загорать и плавать, написать книгу об американском плутовском романе, учить детей дома, лучше преподавать в университете, быть верным другом, быть более щедрым, больше экономить, жить более полной жизнью во внешнем мире, жить как Торо и не запасаться материальными ценностями, больше играть в теннис, заниматься йогой, медитировать, каждый день делать эти чертовы упражнения ВВСК[122], помогать жене по дому, зарабатывать на недвижимости и… и так далее.
И делать все эти вещи серьезно, играючи, ярко, стоически, радостно, безмятежно, этично, безразлично — делать их как Д. Г. Лоуренс, Пол Ньюман, Сократ, Чарли Браун, Супермен и Пого.
Но это смешно. Когда я делаю любую из этих вещей, играю любую из этих ролей, другие «я» не удовлетворены. Вы должны помочь мне удовлетворить одно «я» так, чтобы другие почувствовали, что их тоже каким-то образом приняли во внимание. Сделайте так, чтобы они заткнулись. Вы должны помочь мне взять себя в руки и перестать разбрасываться по всей чертовой вселенной, на самом деле ничего не делая».