Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

– И потом, – продолжал Алэн Бриду, напуская на себя смелость, – я и Жиборна не оставляли вас ни на минуту. Если не она, так я постоянно бдили над вами. О! доктор очень о вас беспокоился. Вы вертелись на своей постели, бунтовали, кричали… Нужно было…

– Это хорошо! перебил Феррон. – Я вспомню о тех, которые заботились обо мне. Я хочу пить. Дай мне напиться, мой друг.

«Мой друг!» гора свалилась с плеч горбуна. Ему не следовало тревожиться его зовут «другом…» Чего же пугаться?..

Он подал больному питье, этот последний напился, и глядя пристально на клерка, сказал:

– Ты знаешь, где она?

Она? кто она? при всей своей проницательности Алэн Бриду оставался безмолвным две или три минуты, не понимая о ком его спрашивают.

– Полно! – произнес Феррон, нахмурив брови.– Я спрашиваю тебя, знаешь ли ты, куда увезли ту, которую звали моей женой? Знаешь ты, где она живет.

– Ах, извините, хозяин! Да, да, я знаю. Потому что мне сказали… Я ведь не отходил почти от вашей постели, исключая необходимости сходить к аптекарю. И именно вчера я встретил одного приятеля, который…

– Где живет она? – зарычал Феррон.

– На улице Жи ле-Кер, в отеле, украшенном сверху донизу живописью и резными украшениями знаменитым болонским живописцем, главным комиссаром королевских построек. О! уверяют, что этот отель – настоящей дворец. Он столь…

– Замолчи!.. И помни, если ты будешь иметь несчастье, когда-нибудь повторить мне, что ты от кого бы то ни было слышал о ней, – я тебя прогоню!

Алэн Бриду поклонился; Феррон закрыл глаза. Вошла Жиборна.

– Тс! хозяин хочет спать! проговорил клерк.

Но Феррон не хотел спать, он хотел поразмыслить. Рассудок его возвратился, и первое употребление, какое он из этого сделал, состояло в сосредоточении на одной мысли, на единственной цели: мести. И в течении еще шести недель, который он провел в постели, ум его не был занят ни чем иным, что даже помешало его скорейшему выздоровлению.

Ученый доктор Грэндебле, часто говорил ему:

– Мэтр Феррон, сердце вредит телу!.. Чтобы вылечиться надо все забыть!

Забыть! Возможно ли сказать самому себе: «Я не буду любить или: я не буду ненавидеть!» Феррон качал головой, когда медик давал ему этот совет, как будто желая сказать: «Ваш совет ничего не сделает!.. Пусть я буду дальше нездоров!.. но я не забуду… я не хочу забыть!..»

Наконец, адвокат получил позволение встать. Но он был все еще слаб; только в конце июля он мог рискнуть, под руку с Алэном Бриду, сделать небольшую прогулку. Медик советовал ему выйти в первый раз часа в четыре или в пять по полудни. Феррон вышел из дома темной ночью и когда доктор Грэндебле отечески побранил его, он отвечал глухим голосом:

– Совы избегают дневного света, доктор.

Как только он встал на ноги, то потребовал счет от доктора, но так как последний отвечал, что это можно будет сделать и после.

– Не позже; но сегодня же, сейчас! возразил адвокат.

Счет доходил до ста ливров.

– Вы не знаете себе цены; доктор! сказал ему Феррон и вместо ста отдал доктору пятьсот.

Алэн Бриду и Жиборна тоже имели долю в вознаграждении со стороны своего хозяина. Он дал десять золотых монет первому и пять второй.

Вот когда бы клерк должен был воскликнуть: «Моего хозяина подменили!»

Любовь к молодой прелестной девушке начинала тушить в Ферроне его алчность; ненависть к клятвопреступной женщине окончательно ее уничтожила. Что уж заботиться о состоянии, если не заботишься о жизни. А к чему было Феррону дорожить жизнью, когда утрата того, что ее украшало, сделала эту жизнь безвозвратно пустой, бесцветной, ненавистной! Зачем ему было нужно золото, когда не стало Жанны?.. Ее у него отняли и если бы у него отняли все остальное, он страдал бы ни больше, ни меньше.

Нет! нет! ему нужно было золото, потому что с помощью накопленного богатства ему быть может удастся отмстить. О! если он не надеялся когда либо обладать Жанной, зато надеялся ее наказать.

Вместе с восстановлением сил идея воздать злом за зло, и если возможно во сто крат, с каждым днем все сильнее и сильнее овладевала его умом… Он хотел поразить смертельным ударом не одну клятвопреступную жену, вместе с ней он хотел поразить своего соперника, – этого бессовестного, распутного короля, который увозил жен у своих подданных. Но как поразить короля, всегда окруженного стражей и солдатами? Кроме того король был храбр, он был силен. – ненависть не ослепляла Феррона, – и если бы даже было возможно на него напасть внезапно, он защитился бы победоносно; его убийца только снова покрылся бы стыдом, не говоря уже о смерти, которая была бы его наказанием.

– Меня сожгут на Гревской площади, – думал Феррон, – и глупый народ будет рукоплескать… Изменница Жанна и ее недостойный любовник захохочут. Я не доставлю им этого удовольствия! Ах! Если бы вместо того и чтобы быть тем, что я теперь, я был бы королем Франциском!..

Мы уже говорили, что первый выход Феррона был ночью: после выздоровления он избегал встречи со своими сотоварищами, насмешливые взгляды которых и банальные утешения были для него, по меньшей мере, невыносимы. Он перестал заниматься своей профессией. Каждый день он стал запираться в своем кабинете, отказывая всем посетителям, кто бы они не были. Как только ночь сходила на землю, и чем чернее была эта ночь, тем больше она была ему с руки, – он уходил, закутавшись в свое полукафтанье, надвинув на глаза шапку, и направлялся прямо в улицу Жи ле-Кер. Прислонившись к стене, он по целым часам стоял напротив отеля, в котором жила его жена, следя глазами за игрой света в окнах, и по силе блеска составляя свои заключения о том, что там происходило. И эти заключения были почти всегда верны. Так, напр., когда король ужинал у любовницы со своими друзьями, Феррон догадывался об этом по особенному оживлению отеля, он также догадывался о том, что Жанна одна, когда только одно окно ее спальни была освещено,

– Одна! одна! – шептал в таком случае адвокат.

Да, она была одна, то есть, ее царственного любовника не было с нею… Но толпа лакеев наполняла отель. А окно спальни было заделано железной решеткой, а привратник, – шести футов ростом, – сторожил вход. О! были приняты все меры предосторожности, чтобы оградить ее от всякой нечаянности.

Устав от наблюдения и решившись вернуться домой, Феррон прежде всего обходил отель Жанны и сад, окруженный стенами. Этот довольно обширный сад выходил сзади отеля на улицу, примыкавшую к набережной, которую обозвали смешным названием улицы Pavee d’Andouilles (Колбасная мостовая), – грязную и узкую улицу. Но в нее привлекала Феррона маленькая дверь, проделанная в стене. Несколько тесинок[18], которые легко можно было уничтожить и… А когда он уничтожит эти тесины, когда он проникнет в сад, к чему это послужит? Однако, каждую ночь, как бы предчувствуя, что через эту дверь он достигнет своей цели отомстить, – Феррон возвращался рассматривать ее.

* * *

В одну ночь, – это было в конце сентября, около четырех месяцев после бегства Жанны, – когда по обыкновению Феррон бродил около садовой двери, на улице Колбасной мостовой, он внезапно обернулся с изумлением, услыхав слова долетевшие к нему справа с порога домишка:

– Добрый вечер, мэтр Феррон. Есть ли у вас полчаса времени и двадцать золотых экю, чтобы дать мне: взамен я дам вам то, что вы ищите.

То был мужской голос; адвокат старался рассмотреть в сумраке лицо, которое произносило эти слова.

– Вы меня не знаете, – снова начал неизвестный, – и какое вам дело до того, кто я, если я вам оказываю услугу? Потом я вам скажу, кто я. Чтобы вы поверили мне, даже необходимо, чтобы я сказал вам. Но взойдите: на улице не годится разговаривать,

Феррон сделал один шаг, но остановился, подозревая засаду.

– Но, вы, спросил он, – откуда вы меня знаете?

– Во-первых, имев счастье видеть вас иногда на прогулках с вашей женой.

– С моей!..

– Потом, зная то, что знает весь город, до какой степени вы любили и как сильно были потрясены похищением ее королем, трудно бы не понять, что вы – никто иной, как мэтр Феррон, муж прекрасной Ферроньеры, который каждую ночь, подобно страдающей душе, шляетесь около ее дома.

Феррон приблизился к незнакомцу.

– А чего ищу я, и что вы мне дадите?

– Месть, – сказал человек.

Адвокат более не колебался; он вошел к Клоду Корбэну.

Так звали прежнего конюха в Турнельском дворце, прогнанного за леность и безнравственность. Он был пристрастен к игре, вину и женщинам, но ненавидел труд, о чем он тотчас же и объяснил Феррону в комнате нижнего этажа, в которой только и было мебели, что деревянная скамья и стол. Особенно большой охотник Клод Корбэн был до женщин.

– О, женщины! женщины! – вскричал он, оканчивая свое предварительное представление, – видите ли, по-моему, господин адвокат, только и есть на земле занимательного, что это. И при том, когда молод как я, не дурен, не глуп, не трус, – благосклонность прекрасного пола ничего не стоит, напротив… Хе! хе… Везде можно приобрести неглупому мужчине, и у женщин и удовольствие и прибыль. В настоящее время я состою любовником одной девочки в улице Шанфлери… игрушечка! Свежа как роза!.. И не больше восемнадцати лет! Лакомый кусочек… Ну, Лоррен скорее откажется от хлеба, чем не даст мне каждый день моих трех ливров. О! это не богатство, но жить все таки можно. Зато гораздо легче, чем чистить лошадей…