собственные деньги. Поскольку после войны их услуги по-прежнему были востребованы, они ухватились за этот шанс и продолжили работать. Тогда никто не думал о долгосрочных последствиях демобилизации миллионов молодых здоровых мужчин. Никто не думал, что рабочих мест не хватит, что рабочая сила останется невостребованной. Не только в Британии, но по всей Европе ее стало в переизбытке. Так проросло одно из семян грядущей катастрофы.
* * *
Бейлдон был живописным городком, хотя некоторым его пейзажи казались суровыми. Извилистые улочки карабкались вверх по утесам, на которых стоял город. За утесами раскинулась пустошь, протянувшаяся между долинами в западной части графства Йоркшир. Пустошь простиралась от Суэлдейла до Уэнслидейла на севере, охватывала Ниддердейл, Уорфдейл и Эрдейл и даже частично тянулась на юг до самого Калдердейла[36] и за его пределы. Бейлдон был выстроен из камня, почерневшего от копоти фабричных труб и печей. Майкл и Конни обосновались в Бейлдоне незадолго до начала войны. Их дом находился в верхней части города, где извилистая улица Уэст-Лейн спускалась к Шипли-Глен и далее к улицам Элдвик и Гилстед. Им принадлежал викторианский особняк с большим садом, теннисным кортом, фруктовыми садами и огородом. Последний очень пригодился во время войны, когда ввели продуктовые карточки и возникла угроза голода. Конни обнаружила в себе талант и любовь к садоводству, по-видимому унаследованные от бабушки, Эллен Акройд.
У Конни был рукастый помощник — местный умелец, которого в Бейлдоне знали под именем Барти. Вообще-то, его звали Бартоломью Верити, но прозвище Барти приклеилось к нему с пеленок. Когда-то Барти был солдатом, но меткий выстрел из бурской винтовки[37] положил конец его военной карьере. На память о войне у него остались три пальца на левой руке и отсохшая левая нога.
Негодный к военной службе и не обученный ремеслу инвалид никак не мог найти постоянную работу и перебивался случайными заработками и ручным трудом. Несколько лет тому назад Барти потряс местных жителей, взяв откуда-то невесту, пышногрудую красавицу лет на пятнадцать его моложе. Кэтрин Верити была крепкой румяной деловой ирландкой с любовью к похабным шуточкам. В последнем можно было убедиться, спросив, как они с Барти поженились. «Однажды, — отвечала Кэтрин, — он залез ко мне в постель и отказался вылезать».
В каждой шутке, как известно, есть доля правды: преданная Кэтрин родила своему Барти пятерых детей. Чтобы содержать такую ораву, Барти пришлось искать что-то более существенное, чем случайные заработки длиной в неделю или две. Услышав, что Майкл и Конни Хэйг переехали в Бейлдон, он, не теряя времени зря, зашел к ним домой, представился и предложил свои услуги.
Конни сразу прониклась симпатией к старому солдату. Он был предупредителен и рад услужить, на лету схватывал, что от него требуется, и ему можно было доверять и оставлять работать без присмотра. Еще он был красив грубоватой солдатской красотой и души не чаял в детях.
Хотя Майкл и Конни по-прежнему скорбели по старшей дочери, младшая Маргарита и сыновья Эдвард и Джордж служили им радостью и утешением.
С приездом Рэйчел и Марка в Скарборо появился повод всей семье съездить на побережье. Тогда-то Майкл и встретился с Джозайей Фёртом, соседом Каугиллов на мысе Полумесяц. Джозайя владел процветающим бизнесом по производству текстильного оборудования в Западном райдинге, но планировал уйти на пенсию. Он надеялся, что его старший сын Джонас возглавит его бизнес, но в битве на Ипре тот лишился правой ноги, и планам Джозайи не суждено было осуществиться.
Когда он рассказал об этом Майклу, тот спросил, не хочет ли он продать фирму, и попросил назвать цену. «Уокер, Пирсон, Фостер и Добсон», компания, где Майкл работал, располагала неограниченными средствами. А в штаб-квартире «Фишер-Спрингз» вели агрессивную политику расширения и диверсификации. Майкл не сомневался, что глава «Фишер-Спрингз» одобрит покупку, и решил послать телеграмму в штаб-квартиру и заручиться поддержкой.
* * *
Шарлотте Танниклифф отчаянно не хватало нового увлечения в жизни. Ее дочери Джессике исполнилось пять лет, и забота о ребенке уже не отнимала все свободное время матери. Шарлотта видела определенную иронию в том, что война закончилась и доступных мужчин вокруг стало более чем достаточно, но теперь они ее почему-то не интересовали. Она была все еще относительно молода — ей исполнилось сорок пять, — сохранила красоту и фигуру и оставалась очень привлекательной и обольстительной женщиной. Кроме того, она обладала огромным состоянием: ее покойный муж Айзек Танниклифф оказался не только занудой, но и мудрым инвестором. Правда, Шарлотта редко о нем вспоминала и не жалела о его смерти так, как жалела о вероятной гибели своего любовника Джесси, из чего можно было сделать красноречивый вывод о ее характере.
То ли непреодолимое обаяние Шарлотты, то ли не менее привлекательный баланс ее банковского счета привлекли к ней внимание управляющего банком. Когда завещание Айзека было утверждено, у Шарлотты образовались значительные средства под инвестиции. Прежде она никогда не инвестировала, однако управляющий банком открыл ей загадочный мир фондового рынка, и Шарлотта обнаружила, что такого захватывающего и волнующего увлечения у нее еще не было.
Сначала ей везло, и несколько вложений окупились сторицей. Она загорелась и стала обучаться новому искусству. Выбор ее был мудр, она умела балансировать между риском и благоразумием и подгадать момент, когда нужно покупать или продавать. К моменту подписания Версальского мира в тысяча девятьсот девятнадцатом году Шарлотта приумножила состояние покойного супруга в пять раз.
Глава двадцать восьмая
Главврач снова справлялся у заместителя о здоровье «немого».
— Он снова начал рисовать?
— Да, месье.
— По-прежнему рисует ту же сцену?
— Да, месье. Красивый пейзаж. Деревушку, а вокруг — зеленые поля. В центре — руины аббатства без крыши под открытым небом. Закончив картину, берет кисточку и забрызгивает все красной краской. Тревожный симптом, месье. Брызги похожи на кровь. Потом берет тряпку, скипидар и оттирает холст. На следующий день начинает сначала — тот же пейзаж. Всегда один и тот же пейзаж.
— И никаких вариаций? — спросил главврач.
— Нет, всегда одно и то же, вплоть до мельчайших деталей. Однажды я попытался вмешаться и помешать ему испортить картину. Его талант бесспорен, а пейзажи очень хороши. Я решил, что это будет ему полезно; если он рисует что-то из своих воспоминаний, память может к нему вернуться.
— И что произошло?
— Он так всполошился, что я был вынужден отдать ему картину. Агрессию он не проявлял, но очень расстроился. И стоило мне отдать ему картину, как он снова принялся забрызгивать ее красной краской. Он словно пытается улучшить ее, довести до совершенства; а может, для него это воспоминание о прекрасном, которое было осквернено.