подписать невыгодный для России мир, кричать караул, а если они согласились подписать, то тоже кричать караул. Боюсь, что кроме желания быть «непримиримым», в его недовольстве этой статьей ничего нет. А что нам надо во что бы то ни стало разбить впечатление, произведенное умниками-эсерами на эстонцев, латышей, литовцев и поляков их заявлениями о недействительности всех договоров, формально обеспечивших их независимость (разумеется, вместе с «маленькими» аннексиями, которые им удалось при этом урвать), – об этом умник Щупак не думает. Между тем со времени парижского съезда учредильцев[547] вся мелкобуржуазная пресса прибалтийских государств усвоила ту точку зрения, что для них большевизм, несмотря на его захватно-революционные стремления, менее опасен, чем русская демократия, которая поставит под вопрос прежние договоры и выставит знамя «единой неделимой». Во время Кронштадтского восстания все почти польские партии стали на ту же точку зрения, откровенно заявляя, что только сохранение большевистского правительства в интересах польской нации. Поэтому уже из тактических соображений необходимо подчеркивать, что социал-демократия не намерена в борьбе за власть в России
ausspielen[548], подобно кадетам, те мирные договоры, которые большевизм подписал с иностранцами.
Вообще, Щупак своим флюгерством очень огорчает меня.
Как Вам нравится, что и Леви[549], и Клара Цеткин, и Ад. Гофман[550] уже попали у Зиновьева и Кº в число еретиков?
Привет всем грузинским товарищам. Жму крепко руку.
Ю. Ц.
Письмо П. Б. Аксельроду, 27 апреля 1921 г
Дорогой Павел Борисович!
Вчера только заметил, что при печатании в № 6 «Вестника» Вашего письма выпала отметка: «Окончание следует». Обширные цитаты из первой половины сделаны в здешнем «Голосе России», бедном органе прогрессивного направления.
Выяснилось, что ехать в Париж я не смогу. Дело в том, что, вопреки надеждам врача, бактериологическое исследование обнаружило все-таки у меня туберкулезный процесс (найдены бациллы Коха и т. д.). Ввиду этого придется записаться в сословие инвалидов и недели через две (до того я должен еще здесь лечиться) поехать в санаторию (где-нибудь в Шварцвальде), где должен пробыть месяц или два. Если санатории удастся поднять сопротивляемость моего организма, то, думает врач, затем уже я могу, лечась «на воле», вылечиться, т. е. дождаться зарубцевания.
Теперь вопрос об имеющихся у Вас деньгах стал поэтому насущным. Благодаря тому, что большевики недавно национализировали издателя моих мемуаров[551], которому до сих пор позволяли жить и который меня кормил регулярными авансами, я теперь лишился этого дохода: он перестал присылать сюда деньги. Поэтому я остался без ресурсов, взял было переводно-редакционную работу, но боюсь, что в санатории меня заставят не работать. Поэтому попрошу Вас теперь выслать мне эту сумму; она разрешит все затруднения.
Мое самочувствие последние дни неважно. Усилился кашель, есть другие явления легочного процесса (пот, температура). Главное, конечно, истощенное состояние всего организма, уже плохо сопротивляющегося даже легким простудам.
А Вы как? Что решаете с операцией? Щупак говорил, что в Париже сейчас уже настоящая весна (в сущности, лучшее время в Париже); здесь же апрельская весна[552] носит петербургский характер: сыро и холодно.
Следите ли за развалом среди немецких коммунистов?
Щупак побыл здесь два дня и поехал в Варшаву; на обратном пути еще остановится здесь.
Крепко жму руку.
Ю. Ц.
Письмо П. Б. Аксельроду, 13 мая 1921 г
Дорогой Павел Борисович!
Мой отъезд несколько задержался из-за погоды, так как здесь было холодновато и уезжать в горы было преждевременно. Пока, по наблюдению моего врача, и сердце, и легкие мои поправились, и он настроен оптимистически по отношению к моему излечению. Условились, что я поеду в St. Blasien, о котором Вы мне писали. Я вспомнил, что когда-то (в дни нашего мюнхенского житья) там вылечился Александр Николаевич, и предложил врачу это место. Он его одобрил; мне остается только списаться, обеспечить себе комнату, и через неделю я, вероятно, поеду. Субъективно я теперь, с наступлением тепла, чувствую себя так хорошо, как не чувствовал уже четыре месяца.
1000 фр. Евой Львовной от Вас получены. Еще раз спасибо. Что касается дальнейших, то их можно будет из Швейцарии высылать частями, как Вы предлагали. Я уже с места сообщу Вам точный адрес, и Вы тогда уведомите Александра Павловича. Пока мне денег хватит месяца на полтора, наверное.
С Россией у нас за последний месяц ухудшились сношения, давно не имели писем. От приезжих коммунистов знаю, что наши по-прежнему все сидят, в том числе и мои. На 5 лет тюрьмы приговорены наши старые ростовцы (Васильев и другие). Один бундовец умер в тюрьме (московской) от чахотки. Мы решили обратиться к партиям и синдикатам с воззванием о сборе денег для помощи арестованным большевиками социалистам и их семьям. Рассчитываем, что в этой форме решатся выразить нам сочувствие и те партии и фракции, которые прямо протестовать по «дипломатическим» соображениям не захотят. А мы уже сами будем интерпретировать сборы, как всеобщую манифестацию протеста против большевистского террора.
Чтобы снова наладить сношения с Россией, посылаем Далина в Ковну, Ригу и Ревель, что встречает большие затруднения с визами. С деньгами у нас обстоит недурно, мы обеспечены еще на несколько месяцев, и Гильфердинг обещает собрать для нас немалую сумму среди состоятельных членов партии, которых немало.
Просил передать Вам особый привет Лапинский, и специально по поводу Вашего письма в «Вестнике». Он хотя и числится коммунистом (вместе со всей «девицей») – правда, весьма не правоверным, – и хотя его именно из всех нас более всего было оснований обвинять в том, что, признав историческую необходимость русского большевизма, он делал из этого фаталистические выводы, – тем не менее, по собственному признанию, был потрясен непримиримостью Вашего протеста против всей большевистской системы идеологии и политики. Говорит, что после всеобщего оппортунизма по отношению к большевизму такое выступление производит «освежающее» действие, хотя он и не разделяет Вашей оценки октябрьского переворота.
Вы знаете, конечно, что здешние коммунисты между собой переругались и все сколько-нибудь взрослые люди оказались на стороне исключенного Леви.
В России, по-видимому, «обуржуазение» политики большевиков идет гораздо быстрее, чем можно было ждать. Можно думать, что экономически «термидор» совершится еще до того, как большевики потеряют власть, и совершится при их помощи. Очевидно, внутри правящей касты давление хищнических, корыстных элементов (хотя они и сложились в особую партию) так сильно, что заставляет Ленина преодолевать сопротивление искренне коммунистических элементов, которое должно быть очень сильно и, как мне лично кажется, скоро выльется наружу. В последних произведениях Ленин открыто ставит лозунгом «государственный капитализм», но и самый этот термин расшифровывает