Я встал, потому что все, что должен был сказать, сказал. А обсуждать подробности личной жизни с ним было как-то странно.
— Могу я узнать причину, — сухо спросил он.
Перед глазами все еще стояли Адель с Антоном, когда я их застал. Как там говорила новенькая, заступаясь за своего Пашку, — «Все иногда ошибаются». Паршивый аргумент. По крайней мере от него не становилось ни грамма легче.
Но чувство долга перед Антоном не позволяло его винить. Ведь все эти годы, мой отец был отцом и для него. Пусть не в той степени, как для нас с Алексом, но я знал, он Тона любит. И ценит. Очень.
В этот момент я четко осознал, его ошибка не стоит потери репутации и уважения, что зарабатывались годами. А репутация многого стоит, мне ли не знать.
Иногда я даже завидовал ему.
Над ним не висело бремя ответственности и неоправданных ожиданий. Родители никогда не требовали от него соответствия статусу, фамилии. Одно только то, что он мог плевать на условности и что думают о нем другие, уже стоило многого.
Он был свободен.
И не мне его этой свободы лишать.
— Я изменил ей. И она узнала, — просто и лаконично ответил я.
Отец потер рукой лоб, очевидно поражаясь моей недальновидности. Я думал, он станет на меня орать, заставит придумать что-то, но он неожиданно понял.
— Послушай, — сказал он, по-дружески опустив руку на мое плечо. — Еще не все потеряно. Купи цветы, поезжай к ней. Уверен, ты сможешь все объяснить. Хочешь я с Альбертом переговорю?
Альберт был отцом Адель.
— Не надо, пап. Но... спасибо за помощь.
— Слушай, Виктор, со всеми бывает. Дай ей время. Она тебя простит.
Стало так тошно изнутри. Я посмотрел ему в глаза.
— А мама бы тебя простила?
Он отвернулся.
— Это другое. Что ты ровняешь. У нас двое детей.
— А по-моему тоже самое.
Кажется, я все же вывел его из себя. Он нахмурился и возразил:
— Ты вообще что-то планируешь делать?
Улыбнувшись, я вдруг почувствовал себя так легко, покачал головой и медленно произнес:
— Ни-че-го.
Развернулся и, не обращая внимания на взгляд, прожигающий спину, молча покинул кабинет.
Вернувшись в свою квартиру четыре дня назад, я действительно ничего не хотел. Слышать. Видеть. Чувствовать. И только остыв, вдруг понял, что меня задевает лишь сам факт предательства.
Я не понимал, чего внутри было больше: злости от того, что проиграл, униженного самолюбия или реальной боли от потери девушки, которую должен любить.
Упав на кровать, я пялился в небо, стараясь выкинуть из сердца все лишнее, чтобы найти тот самый, верный ответ. А оно вдруг нарисовало другой образ. О котором, барахтаясь в своей разбитой мужской гордости, я совсем забыл. Образ девушки, которую сам случайно обидел.
А ведь она откуда-то узнала. И просто хотела меня предупредить. И тогда я впервые взял в руки белый конверт…
Не доходя до своей комнаты, я остановился. Развернулся и медленно шагнул в пустую напротив, когда-то принадлежащую брату.
«Если они встречались, должны же о ней хоть какие-то упоминания остаться, — подумал я. — Почему за то время, пока они были вместе, никто из нас ничего не знал?»
«А ты хоть раз спрашивал, придурок?» — подсказал собственный разум. Фиговый из меня вышел старший брат.
Я огляделся. Все здесь было также, как несколько лет назад, разве что комната без хозяина опустела. Пробковая доска на стене была истыкана кнопками, но на них ничего не висело. На полках скопился слой пыли.
Я открыл верхний ящик письменного стола, принявшись рыться внутри. Тетради, журналы, записки. Пролистывая, откладывал их в сторону до тех пор, пока среди бумажек не натолкнулся на папку, внутри которой лежали фотографии. Я присел на кровать, рассматривая. На фото была она — Диана. И мой брат. А еще они были вместе.
— Ты любил ее…
Несмотря на то, что до сих пор не отпустил, я улыбнулся, впервые задумавшись, видит ли он меня оттуда. Если да, ему наверняка весело от того, в какую задницу я себя загнал.
Я перевернул фотокарточку, на обороте которой скакали строчки размашистым почерком: «Люби, жизнь коротка. Не сдерживайся, ладно?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он словно стоял рядом, говоря это. А потом я поднял взгляд, уткнувшись в пустоту комнаты, и реальность ударила в грудь.
Мой брат мертв.
И почему-то сейчас сильнее всего казалось, что я его подвел.
Сложив фото, я убрал фотографии обратно в ящик, встал, но когда собирался закрыть дверь, на глаза попалась стоящая у стены шпага.
И одна совершенно безумная мысль пришла в голову.
Глава 48 - А если никто не узнает?
Хуже ошибки фехтовальщика только ошибка сапера. Примерно так обычно говорит мой тренер. Техника, стратегия, тактика — все почти как на войне. Только сабли не заточены. И наконечником шпаги никого не проколоть.
А жаль…
— Ты должна биться так, будто от этого по-настоящему зависит твоя жизнь!
— Я и бьюсь.
— В облаках ты, Солнцева, летаешь, а не бьешься, — выругался он, закрывая оборудование в шкафчик. На улице стемнело. И почти все зал покинули. Остались лишь некоторые студенты, оплачивающие дополнительные часы занятий, да я. — У нас новый парень. Перешел из другой команды. Покажи ему пока тренировочный бой. А я сейчас подойду.
Я кивнула и, погнув ботинком шпагу, чтобы чуть поправить, вернулась в зал.
Новичок стоял поодаль от других, кончиком шпаги, упираясь в ковер, словно хотел на нее облокотиться.
— Эй, — крикнула я. — Не советую так делать.
Он обернулся. Это был парень. Высокий, стройный, с длинными ногами и узкими бедрами. Вот только симпатичный ли, я не видела. На лице его была плотная маска.
Тренер конечно часто бурчал, что надо быть готовой к тому, что соперники будут выше и крупнее меня, но не до такой же степени, чтоб уже ставить меня с парнями.
Я бросила взгляд на то, что в его руке. Рапира.
Прекрасно.
В рапире здесь мне нет равных. Среди девушек по крайней мере. Посмотрим кто кого.
Заменив оружие, я встала напротив. Не говоря ни слова, он сделал шаг назад, восстанавливая между нами расстояние в боевой стойке.
Да что это вообще за стойка такая? Как будто ему было лень даже встать нормально.
Я ухмыльнулась. Если он собирается заниматься здесь, из него эту самодовольную дурь быстро выбьют.
Вытянув руку, я сосредоточилась на кончике клинка, измеряя между нами расстояние. Оценивая, под каким углом подобраться. Руки у него длинные — достать будет тяжело. Видимо, тренер решил меня с небес спустить. «Слишком самоуверенна ты, в последнее время, Диана. А это верная примета к поражению». Ничего у него не выйдет.
Я первая сделала выпад, рассчитывая нанести укол в грудь. Новичок отступил, закрываясь. Скорость у него не страдала. Но поза, боже, что это за поза такая вообще?
Откуда он? Из какой фехтовальной школы?
Я сделала пару шажков вперед, обманчиво приближаясь, специально сокращая между нами расстояние, но что-то было не так. Впервые стоящий передо мной противник не собирался нападать.
Думает, раз я меньше, не смогу его уделать?
Насмехается? Мол давай, рыпайся.
Злость застила глаза. Все, что я видела — белый корпус напротив и рапиру, рассекающую воздух. Как танец. Завораживающий. Безумный. Когда-то он мог быть смертельным.
Я наступала, загоняя его все дальше к концу дорожки. Эмоционально выталкивая прочь. Нападая, атакуя. Быстрее, чем скорость звука. Когда шпага — продолжение руки, когда ты делаешь прежде, чем думаешь, когда скорость твоего тела равна скорости мысли. Я парила. Как белая смерть, не знающая пощады и поражения. Проводя атаку за атакой, заставляя соперника пятиться назад.
И вдруг он оступился и упал, схватившись за ногу.
Душа провалилась в пятки, вдруг чётко осознав, кто передо мной.
Он ни сделал ни единого выпада, не потому что издевался… потому что вес в этом случае переносится на колено…