Читать интересную книгу Ключи Царства - Арчибальд Кронин

— Ну, знаешь… это поистине непостижимо… это в высшей степени…

Фрэнсис перебил его с гостеприимной улыбкой:

— Когда ты примешь горячую ванну и переоденешься, я тебе все расскажу.

Часом позже, розовый после ванны, в новой шелковой сутане, Ансельм с обиженным выражением лица сидел, помешивая суп.

— Должен сознаться тебе, что это величайшее разочарование в моей жизни… приехать сюда, на самый край света…

Он отхлебнул суп, вытягивая к ложке пухлые поджатые губы. За эти годы Мили располнел. Теперь это был крупный, широкоплечий, преисполненный достоинства холеный мужчина, с большими подвижными руками, которые становились то дружескими, то величественно-важными, в зависимости от его желания. Кожа его по-прежнему была гладкой, а глаза по-детски ясными.

— А я так хотел отслужить торжественную мессу в твоей церкви, Фрэнсис. Должно быть, фундамент был плохо заложен.

— Вообще-то просто чудо, что он хоть как-то был заложен.

— Глупости! У тебя была уйма времени, чтобы устроиться здесь. Что я должен, скажи ради Бога, сказать им дома? — он издал короткий меланхолический смешок. — Я даже обещал прочесть им лекцию в Лондонском отделении Общества иностранных миссий — «Миссия святого Андрея, или Бог во тьме Китая». Я привез мой Цейс, чтобы сделать снимки для волшебного фонаря. Это ставит меня… всех нас… в неловкое положение…

Наступило молчание.

— Конечно, я знаю, что у тебя были трудности, — продолжал Мили, в котором досада боролась с раскаянием, — но у кого их нет? Уверяю тебя, что у нас их тоже хватает. Особенно в последнее время, когда мы разделились на два отделения… после смерти епископа Мак-Нэбба.

Отец Чисхолм замер от боли.

— Он умер?

— Да, да, старик скончался, наконец. Пневмония, в марте месяце. Но он уже сильно сдал, был страшным путаником и со странностями, для всех нас было просто облегчением, когда он скончался, очень тихо. Теперь епископом назначен отец Тэррент. Он пользуется большим успехом.

Снова возникло молчание. Отец Чисхолм поднял руку и прикрыл глаза. Рыжий Мак умер… Невыносимой болью воспоминания нахлынули на него: тот день на реке, великолепная семга; эти добрые, мудрые, проницательные глаза; теплота этих глаз, когда Фрэнсис так терзался в Холиуэлле; спокойный голос в кабинете в Тайнкасле перед его отъездом в Китай: «Не переставай бороться, Фрэнсис, за Бога и за добрую старую Шотландию».

Ансельм рассуждал, с дружеским великодушием не обращая внимания на состояние Фрэнсиса:

— Ну, полно, полно. Мы должны смотреть в лицо фактам, я полагаю. Теперь, когда я здесь, я сделаю все, что могу, чтобы облегчить твое положение. У меня большой организационный опыт. Тебе, может быть, будет небезынтересно послушать как-нибудь, как я поставил наше Общество на ноги. Своими личными просьбами в Лондоне, Ливерпуле и Тайнкасле я собрал тридцать тысяч фунтов — и это только начало.

Он улыбнулся, показывая здоровые зубы.

— Ну, не горюй так, мой дорогой друг. Я ведь не слишком строг и склонен к осуждению… Первым делом надо пригласить к обеду преподобную мать, она, кажется, толковая женщина, и устроить настоящую конференцию круглого стола.

Фрэнсис с трудом оторвался от воспоминаний о милых забытых днях.

— Преподобная мать предпочитает питаться в своем доме.

— Ты просто не приглашал ее как следует, — Мили посмотрел на худощавую фигуру Фрэнсиса с добрым дружеским сожалением. — Бедняга Фрэнсис! Не думаю, чтобы ты понимал женщин. Она придет, будь спокоен, предоставь это мне!

На следующий день Мария-Вероника действительно пришла к обеду. Ансельм был в прекрасном настроении — он великолепно отдохнул за ночь, а утро провел в деятельном осмотре миссии. После посещения школы Мили был настроен благосклонно и приветствовал преподобную мать (хотя расстался с ней пять минут назад) преувеличенно торжественно:

— Это поистине большая честь для нас, преподобная мать. Стаканчик хереса? Нет? А он отличный, уверяю вас… это амонтильядо, — он излучал улыбки. — Может быть, его немного растрясло в дороге, поскольку я привез его из дома… но аромат, подаренный ему Испанией, отрицать не приходится.

Они уселись за стол.

— Ну, Фрэнсис, чем ты нас угостишь? Надеюсь, что никаких тайн китайской кухни, вроде супа из птичьих гнезд или пюре из креветок не будет? Ха-ха-ха!.. — Мили весело расхохотался, беря себе цыпленка. — Хотя должен признаться, что я до некоторой степени увлекаюсь восточной кухней. Когда мы плыли на пароходе, — кстати, это было очень бурное плавание, четыре дня никто не являлся в кают-компанию, кроме вашего покорного слуги, — нам подавали совершенно восхитительное китайское кушанье chow-mein.

Мать Мария-Вероника подняла опущенные на скатерть глаза.

— Разве chow-mein — китайское кушанье? Это скорее американский вариант китайского обычая собирать все остатки и готовить из них.

Мили смотрел на нее, слегка приоткрыв рот.

— Моя дорогая преподобная мать! Chow-mein… Как… — он посмотрел на Фрэнсиса, ища поддержки, не нашел ее и снова рассмеялся.

— Во всяком случае, я сжевал[49] мою порцию, уверяю вас… Ха-ха!

Повернувшись, чтобы дотянуться до блюда с салатом, которое подносил ему Иосиф, он продолжал:

— Нет, оставив в стороне пищу, Восток влечет к себе и чарует непреодолимо. Мы, жители Запада, склонны считать китайцев низшей расой. Но я, например, готов пожать руку любому китайцу, лишь бы он верил в Бога и… карболовое мыло!

Отец Чисхолм бросил быстрый взгляд на Иосифа — его лицо было непроницаемо, только ноздри слегка раздулись.

— А теперь… — Мили вдруг замолчал, и его манеры стали величаво-торжественными. — У нас важные дела на повестке дня. Преподобная мать, наш отец-настоятель миссии, когда был мальчишкой, постоянно устраивал мне какие-нибудь каверзы, а теперь моя задача выручать его из этой переделки!

Никаких определенных результатов их конференция не дала, кроме скромного перечня достижений Ансельма на родине.

Освободившись от работы в приходе, он целиком отдался трудам, посвященным миссиям, помня, что папа Римский особенно предан распространению веры и всегда охотно поощряет самоотверженных работников, посвятивших себя его любимому делу.

Вскоре Мили завоевал признание. Он начал разъезжать по стране и произносить страстные, красноречивые проповеди в крупных английских городах. У него был настоящий талант приобретать друзей, он не пренебрегал ни одним знакомством, хоть сколько-нибудь ценным. По возвращении из Манчестера или Бирмингема Ансельм садился и писал множество очаровательных писем, благодаря одного за восхитительный обед, другого за щедрое пожертвование в Фонд иностранных миссий. Скоро его корреспонденция стала столь обширна, что пришлось брать секретаря.

Вскоре и в Лондоне Мили стали считать незаурядным гостем. Его дебют с кафедры Вестминстерского собора был эффектен. Он всегда был дамским кумиром, теперь же был принят в избранном кругу богатых старых дев, коллекционирующих в своих роскошных домах кошек и священников. У него всегда были обворожительные манеры. В том же году его приняли в члены клуба «Атенеум». А неожиданно быстро раздувшиеся мешки с деньгами Фонда иностранных миссий вызвали чрезвычайно милостивые знаки одобрения из самого Рима.

Когда Ансельм стал самым молодым каноником в Северной Епархии, почти никто не завидовал его успеху. Даже циники, приписывающие бурную карьеру Мили повышенной активности щитовидной железы, признавали его деловую хватку. К тому же он был совсем не глуп. Ансельм отлично разбирался в цифрах и умел обращаться с деньгами. За пять лет он основал две новые миссии в Японии и семинарию для китайцев в Нанкине. Новое отделение Общества иностранных миссий в Тайнкасле было внушительно, деятельно и совершенно свободно от долгов.

Короче говоря, жизнь удалась Ансельму. А теперь, с епископом Тэррентом около него, он вполне мог рассчитывать, что его превосходнейшая работа будет процветать все больше.

Через два дня после официальной встречи Мили с Фрэнсисом и преподобной матерью дождь перестал, и бледное солнце послало своих первых, робких разведчиков к забытой им земле. Настроение Ансельма поднялось. Он, шутя, сказал Фрэнсису:

— Я привез с собой хорошую погоду. Некоторые люди гоняются за солнцем, а солнце гоняется за мной.

Ансельм извлек свою камеру и начал делать бесчисленные снимки. Энергия его была потрясающа. Он вскакивал утром с постели с криком: «Бой, бой», — это он звал Иосифа приготовить ему ванну. Затем Мили служил мессу в классной комнате и после обильного завтрака отправлялся на прогулку в тропическом шлеме, с толстой палкой в руках, с камерой, качающейся у него на бедре. Он совершал много экскурсий и даже рылся осторожно на пепелищах пораженного чумой Байтаня в поисках сувениров. Каждый раз, созерцая мрачные сцены опустошения, Ансельм благочестиво бормотал: «Рука Господня!» Часто он застывал на месте у городских ворот, останавливая своего спутника драматическим жестом: «Подожди! Я должен это снять!»