монахиням следовало начинать с подавления наших тел, прежде всего, видя в них источник тщеславия и прочих грехов. Так, нам воспрещалось смеяться, бегать и играть на свежем воздухе. Мылись мы раз в месяц и непременно завёрнутыми в ночные сорочки, чтобы не открывать срамные места Божьему оку, от которого никуда не скроешься. Здесь исходили из того, что грамотность даётся человеку от рождения и, стало быть, никоим образом не снижали своей требовательности. Чем нас только не пугали – Богом, чёртом, всеми взрослыми, линейкой, которой били по пальцам, галькой, где приходилось стоять на коленях и исповедоваться в собственных мыслях и желаниях – в общем, лишь страх нас повсюду и окружал. Мы никогда не слышали похвалы из боязни пробудить в нас желание чем-либо хвастаться; в изобилии же, напротив, были всяческие наказания, призванные усмирять наш характер. В этих толстых стенах, как могли, выживали мои одноклассницы в школьной форме, с так туго заплетёнными косами, что иногда даже просвечивала кожа головы, и с местами обмороженными руками ввиду царившего там вечного холода. В противовес собственным семьям девочек, где на каникулах тех баловали, точно принцесс, в подобном заведении легко можно было сойти с ума по полной программе. Я просто не могла этого вынести. Однажды я добилась соучастия работавшего там садовника, перепрыгнула с его помощью ограду и сбежала. Уж не знаю, каким образом я добралась в одиночку до улицы Армии Освободителей, где меня встретил Карамело, впав при этом в присущий ему экстаз. А вот Паулину дель Валье чуть не хватил инфаркт, едва та увидела меня появившуюся в перепачканной глиной одежде и с опухшими глазами. Я провела дома несколько месяцев, пока под давлением окружающего общества моя бабушка не решилась повторить эксперимент. Во второй раз я спряталась уже среди кустарников внутреннего двора на всю ночь, лелея мысль погибнуть от холода и голода. Я на секунду представила себе лица монахинь и членов своей семьи, когда те обнаружили бы мой труп, и горько заплакала о своей судьбе – бедная девочка, страдает, точно мученица, в столь раннем возрасте. На следующий день колледж поставил в известность о моём исчезновении саму Паулину дель Валье, которая, как смерч, явилась в заведение и стала требовать объяснений. В то время как её и Фредерика Вильямса нарядная послушница провожала в кабинет матери-настоятельницы, я, наконец-то, улизнула из зарослей кустарника, где пряталась всё это время, и тайно пробралась к экипажу, что ждал нас во внутреннем дворе. Вскоре я залезла в него так, чтобы кучер ничего не заметил, и быстро спряталась под сиденьем. Все вместе – Фредерик Вильямс, кучер и мать-настоятельница были вынуждены помочь моей бабушке подняться в экипаж, сев в который, та продолжала визжать, что, мол, если девочка не объявится в ближайшее время, то каждый увидит собственными глазами, какова на самом деле Паулина дель Валье! Когда, будучи ещё в пути, я вылезла из своего убежища, она, словно забыв о том, как плакала над безутешным горем, взяла меня за волосы на затылке и задала трёпку на оставшиеся до дома пару куадр. Подобное длилось до тех пор, пока дяде Фредерику не удалось успокоить эту женщину. Однако дисциплина отнюдь не была сильной стороной доброй сеньоры, поскольку, узнав, что я ничего не ела с предыдущего дня и вдобавок провела ночь под открытым небом, она тут же осыпала меня поцелуями и повела угостить мороженым. В третьем заведении, куда бабушка хотела опять меня записать, нам отказали без околичностей, потому что, беседуя с руководительницей, я уверила женщину, что, мол, сейчас она видит перед собой настоящего чёрта с зелёными лапами. И тут моя бабушка сдалась окончательно. Северо дель Валье убедил её, что на самом деле нет никакой причины изводить меня подобным образом ввиду того, что в любом случае имелась возможность освоить все необходимые знания прямо дома вместе с частными педагогами. Моё детство прошло далеко не с одними и теми же боннами по английскому, французскому и немецкому языкам, которых, одну за другой, косила заражённая чилийская вода и приступы ярости Паулины дель Валье. Несчастные женщины возвращались к себе на родину, как правило, страдающие поносом и мучимые дурными воспоминаниями. Моё образование хромало в полной мере до тех пор, пока в моей жизни не появилась исключительная учительница-чилийка, сеньорита Матильда Пинеда, научившая меня практически всем важным вещам, которые я знаю, за исключением, пожалуй, здравого смысла, отсутствовавшего, впрочем, и у неё самой. Эта женщина была натурой страстной и большим мечтателем, писала философские стихотворения, которые никогда не могла опубликовать, а ещё её мучила неутолимая жажда к познанию чего-то нового и врождённая нетерпимость к чужим слабостям, что, как правило, присущи слишком умным представителям человечества. Учительница всячески боролась с ленью в любом проявлении; в присутствии этого человека фраза «я не могу» была просто запрещена. Моя бабушка наняла сеньориту лишь потому, что та объявляла себя агностиком, социалистом и сторонницей женского избирательного права, другими словами, это и было тремя колоссальными причинами, по которым молодую женщину не брали ни в одно воспитательное учреждение. «Посмотрим, устраните ли вы то огромное лицемерие, что присуще этой консервативной и патриархальной семье», - намекнула ей Паулина дель Валье на первой же встрече, поддерживаемая Фредериком Вильямсом и Северо дель Валье, единственными людьми, разглядевшими истинный талант сеньориты Пинеда. Все остальные по-прежнему уверяли, что женщина лишь подпитывала чудовище, которое уже успело во мне зародиться. Тётушки немедленно записали её в «бунтовщики» и предупредили мою бабушку о том, что преподавательница, оказывается, из низшего класса «влюблённых в людей», как таковых окрестили все остальные. Тогда как Вильямс, самый ярый сторонник учения о классах, которого я знаю, питал к даме симпатию. Шесть дней в неделю, ни разу не пропустив, в особняк моей бабушки к семи часам утра приходила учительница, которую я уже ждала, одетая «с иголочки» во всё накрахмаленное с чистыми ногтями и только что заплетёнными косами. Мы завтракали в небольшой будничной столовой, заодно обсуждая важные новости из газет, после чего проводили пару часов за обязательными занятиями, а в оставшееся время ходили в музей и в библиотеку Золотой век, где покупали книги и пили чай с самим библиотекарем, доном Педро Теем. Иногда мы успевали посещать художников, выйти и понаблюдать за природой либо поставить кое-какие химические опыты. А ещё читали истории, писали стихи и делали постановки классических театральных произведений с помощью вырезанных из бристольного картона фигурок. И именно она подсказала моей бабушке мысль организовать дамский клуб, который бы