на человека, чтобы ему поверить. Так уж пошло, что члены Объединённого клуба были выходцами из «известных семей» и считались «порядочными людьми» - женщины не могли даже пересечь порога – и поэтому невозможно было не заметить личность Фредерика Вильямса. В то время любой важный господин предпочитал биться на дуэли лишь бы избежать стыда быть осмеянным бывшим мажордомом из Калифорнии. Ведь теперь он стал самым утончённым, элегантным и образованным среди прочих членов заведения, лучшим игроком в бридж и, без сомнения, одним из богатейших людей. Вильямс тратил свой день на обсуждение бизнеса моей бабушки Паулины, чтобы смочь той что-то посоветовать, и на попытки разобраться в политике, являвшейся обязательной темой общественных бесед. Он решительно объявлял себя консерватором, как и практически все члены нашей семьи, и скорбел о том факте, что в Чили до сих пор не установилась такая же, как в Великобритании, монархия, потому что демократия всегда казалась ему обыденной и мало продуктивной. На непременных воскресных обедах, регулярно устраиваемых в доме моей бабушки, этот человек чаще разговаривал с Нивеей и Северо – единственными свободомыслящими людьми из всего клана. Хотя его идеи, как правило, и отклонялись, этих троих всё же уважали, которые, как я считаю, тайком подтрунивали над остальными членами недалёкого семейства дель Валье. В редких случаях, когда среди нас находился и дон Хосе Франсиско Вергара, можно было беседовать и по-английски; Фредерик Вильямс же тогда предпочитал держаться на почтительном расстоянии. Дядя Нивеи был единственным, кому удавалось запугать сеньора своим умственным превосходством, и даже, возможно, и единственным, кто немедленно уяснил себе его положение бывшего слуги. Полагаю, многие тогда спрашивали, кем же была я и почему Паулина меня удочерила, однако эту тему никогда не затрагивали в моём присутствии. На семейных воскресных обедах собиралось, порой, до двух десятков двоюродных братьев и сестёр разных возрастов, и никто меня ни разу не расспрашивал о моих родителях. Чтобы принять меня в свою компанию, всем было достаточно знать, что я носила ту же, что и они, фамилию.
Приспособиться к жизни в Чили моей бабушке оказалось ещё труднее, нежели её мужу, хотя, обладая такой фамилией и приличным состоянием, перед той открывались все двери. Женщина задыхалась буквально из-за пустяков и лицемерия окружающего общества и невыносимо скучала по свободе былых времён. Ведь не тщетно же прожила в Калифорнии более тридцати лет, однако как только особняк открыл свои двери, сеньора тут же заняла в общественной жизни Сантьяго главенствующую позицию. И стала вести себя как подобает, вкладывая в поступки львиную долю здравого смысла, с видом знатока того, как в Чили ненавидят богатых и ненавидят особенно сильно, если те ещё и заносчивые. В её услужении теперь не было никаких лакеев, без кого не могла обойтись в Сан-Франциско, напротив сеньору окружали лишь тактичные слуги в белых передниках поверх чёрных костюмов; не устраивалось более никаких вечеров с фараонским размахом, а организовывались скорее скромные праздники в дружеской атмосфере, чтобы даму никто не смог обвинить в вычурности или же назвать вновь разбогатевшей, иными словами, самым худшим из возможных эпитетов. Разумеется, в распоряжении женщины находились роскошные экипажи с завидными лошадьми, а также личная ложа в Муниципальном театре с примыкавшим к ней небольшим залом и буфетом, где приглашённых угощали мороженым и шампанским. Несмотря на возраст и тучность, Паулина дель Валье следила за модой, потому что недавно приехала из Европы и полагала, что стала разбираться в стилях и текущих событиях современной жизни. В этом суровом и заключённом в жёсткие рамки обществе женщина являлась светочем иностранного влияния, единственной сеньорой своего окружения, говорившей по-английски, выписывавшей журналы и книги из Нью-Йорка и Парижа. Она одна заказывала ткани, обувь и шляпы из самого Лондона и впридачу курила на людях те же египетские сигареты, что и её сын Матиас. Покупала произведения искусства и ставила на стол не виданные прежде блюда. Ведь даже самые чванливые семьи всё ещё питались как и неотёсанные капитаны эпохи Завоеваний: супом, мясом с овощами, жареным мясом, бобами и слишком сытными десертами колониальных времён. Впервые в жизни моя бабушка решила подать к столу фуа-гра и широкое разнообразие привезённых из Франции сыров – всё это могли вкушать лишь уже побывавшие в Европе. Понюхав Камамбер и Пор-Салю, одна из приглашённых почувствовала позыв к рвоте и была вынуждена мигом выйти в ванную.
Дом моей бабушки также являлся и местом сбора художников и молодых писателей обоих полов. Творческие люди приходили сюда с целью ознакомиться с произведениями друг друга, написанными по известным канонам классицизма. Если заинтересованное лицо не было седым и не принадлежало к известной фамилии, такому нужно было обладать немалым талантом, чтобы среди других считаться своим; в этой сфере Паулина нисколько не отличалась от остальных членов чилийского высшего общества. В Сантьяго дружеские собрания интеллигенции, как правило, проходили в кафе и клубах, и присутствовали на них исключительно мужчины, потому что за основу бралось то положение, что женщинам лучше возиться с супами, нежели писать стихи. Инициатива моей бабушки присоединить к своему салону женщин творческих профессий обернулась для всех несколько вольным новшеством.
В особняке на улице Армии Освободителей моя жизнь значительно изменилась. Впервые со дня смерти дедушки Тао Чьена у меня возникло ощущение стабильности, появилось понимание того, что отныне меня окружает что-то неподвижное и неизменяемое, некий вид силы, прочно укоренившейся в твёрдой земле. Я решила взять штурмом всё здание и как можно быстрее, поэтому не оставляла ни закоулка, предварительно не исследовав, ни угла, пока тот не станет мне родным, включая и крышу, где, как правило, часами наблюдала за голубями. Не обделила вниманием я и подсобные помещения, хотя совать туда нос мне категорически запрещали. Эта огромная собственность ограничивалась двумя улицами и имела два входа: главный - с улицы Армии Освободителей и так называемый для обслуживающего персонала, располагавшейся сзади. В самом доме насчитывалась дюжина залов, несколько комнат, садов, террас, потайных мест, чердаков и лестниц. Также имелись гостиные в красном, голубом и золочёном тонах, используемые лишь по особым случаям, и замечательная застеклённая веранда, где среди подставок для цветочных горшков из китайской керамики, папоротников и клеток с канарейками проходила жизнь этой семьи. Столовую украшали фреска, плавно переходившая из гостиной и занимавшая четыре стены, и несколько неуместно стоявших сервантов с коллекцией фарфора и серебряной посуды. В ней висела люстра с хрустальными слёзками, и находилось большое окно, выделенное мавританским мозаичным фонтаном, откуда, не переставая, лилась вода.
Однажды моя бабушка объявила,