Европе.
А ещё мы забрали с собой Карамело, который находился на таком этапе развития, когда собаки балуются буквально с любой вещью, которую только отыщут – в нашем же случае ею оказалась бабушкина дублёнка на лисьем меху. Дублёнка отличалась цельными пóлами, находившимися и спереди, и сзади, и Карамело, смущённый неожиданной лёгкостью, с которой тому досталась излюбленная добыча, растерзал её зубами. В бешенстве, Паулина дель Валье уже была готова выбросить за борт проклятую собаку и дублёнку, но тут, испугавшись, я закатила притворную истерику, благодаря которой участникам баловства удалось спасти свою шкуру. Моя бабушка занимала трёхкомнатный номер, в какой заселился и Фредерик Вильямс, правда, в другом конце коридора. В течение всего дня она развлекалась, как могла. Дама, в основном, кушала практически без перерыва, переодевалась так часто, как сменялся род деятельности. Временами же ещё и успевала обучать меня арифметике, чтобы в будущем взвалить на меня ответственность за свои книги по бухгалтерии. И вдобавок делилась со мной историей семьи, чтобы я чётко всё понимала о своём происхождении, в то же время, никогда не раскрывая личность моего отца, как будто я стала жить в клане дель Валье, свалившись к ним с небес. Если я спрашивала о своих матери и отце, бабушка отвечала, что те скончались, и подобное уже совершенно не важно, потому что иметь такую бабушку, как она, более чем достаточно. Меж тем Фредерик Вильямс играл в бридж и читал английские газеты, как, впрочем, и остальные дворяне – пассажиры первого класса. Он отпустил себе внушительные бакенбарды и густые усы с франтоватыми концами, которые, в целом, придавали мужчине важный вид, и теперь свободно покуривал трубку вперемешку с кубанскими сигарами. И признался моей бабушке как бы между делом, что всю жизнь был заядлым курильщиком, и что самым трудным в его работе оказалась необходимость воздерживаться на людях от подобного занятия. Теперь же мог, наконец, смаковать свой табак, сколько душе угодно, и выкинуть в мусор надоевшие мятные пастилки, покупаемые когда-то в большом количестве, от которых давно нажил себе прободной желудок. Во времена, когда зажиточные мужчины выставляли напоказ свои животы и двойные подбородки, в меру худая и атлетическая фигура Вильямса была в приличном обществе нечастым явлением, хотя его непогрешимые манеры оказались куда убедительнее таковых моей бабушки. По вечерам, прежде чем вместе спуститься в танцевальный зал, оба всегда заходили в отдельную каюту, чтобы попрощаться с нянькой и со мной. А дальше разворачивалось настоящее зрелище – она причёсанная и накрашенная своим парикмахером, а также одетая по-праздничному и сверкавшая драгоценностями, точно внушительного размера идол, и он, с некоторых пор ставший видным принцем-супругом. Иногда в этом салоне появлялась я и, изумлённая, шпионила за ними: Фредерик Вильямс мог вести Паулину дель Валье по танцплощадке с уверенностью того, кто в своей жизни только и привык, что носить тяжёлые тюки.
Мы прибыли в Чили лишь через год, когда шаткое состояние бабушки вновь стабилизировалось благодаря спекуляции сахара, чем та занималась в годы Тихоокеанской войны. Её теория оказалась верной: в лихолетье люди едят больше сладкого. Наше прибытие совпало с театральным представлением несравнимой Сары Бернард, исполнявшей свою самую знаменитую роль, играя в опере Дама с камелиями. Своей работой известной актрисе так и не удалось взволновать местную публику, как то произошло с остальными представителями цивилизованного мира. А всё потому, что лицемерное чилийское общество отнюдь не симпатизировало туберкулёзной куртизанке. Зрителям показалось вполне нормальным то, что она пожертвовала любовником ради будущих слухов – они просто не видели причины ни для драмы такого масштаба, ни для увядшей камелии. Знаменитую актрису убедили, что та приехала с визитом в страну непрошибаемых дурачков, высказывание, которое полностью разделяла и Паулина дель Валье. Моя бабушка прогуливалась по нескольким городам Европы в компании сопровождающих, так и не исполнив свою мечту съездить в Египет; она справедливо полагала, что там попросту нет верблюда, способного вынести её вес, отчего придётся осматривать пирамиды, ходя пешком под палящим, точно раскалённая лава, солнцем. В 1886 году мне исполнилось шесть лет, но я по-прежнему говорила на смеси китайского, английского и испанского языков. Тем не менее, уже могла производить в уме четыре основных арифметических действия и с невероятной сноровкой умела переводить французские франки в фунты стерлинги, а последние ещё и в немецкие марки или в итальянские лиры. Я перестала постоянно плакать, вспоминая дедушку Тао и бабушку Элизу, и всё же меня регулярно продолжали мучить те же самые необъяснимые ночные кошмары. В моей памяти жила какая-то чёрная пустота, что-то вечно присутствующее у меня в голове и к тому же опасное, что никогда не удаётся выяснить до конца, нечто неизвестное, наводящее на меня страх, особенно ужасающий в темноте либо же среди толпы. Мне было невыносимо видеть себя в окружении людей - я начинала кричать, точно бесноватая, отчего бабушке Паулине приходилось тут же заключать меня в свои медвежьи объятия, чтобы хоть как-то успокоить. Я привыкла сразу же прятаться в её кровати, как только просыпалась в жутком испуге – вот таким способом между нами росла и крепла тесная дружба; она-то, в чём я совершенно уверена, и спасла меня от помешательства, которое иначе непременно бы меня охватило. Побуждаемая необходимостью меня утешать, Паулина дель Валье изменила ко всем свою бесстрастную манеру поведения, за исключением, пожалуй, только Фредерика Вильямса. Со временем дама смягчилась, стала более терпеливой и нежной и даже слегка похудела, потому что, слоняясь, ходила за мной повсюду, и была столь занята, что даже забыла о сладостях. Я искренне верю, что она меня обожала. И говорю это без ложной скромности ввиду того, что с её стороны подобная мысль не раз подтверждалась. Да и, кстати сказать, бабушка всячески помогала мне расти в обстановке наибольшей свободы по тем временам, заодно возбуждая во мне нужную любознательность и как можно шире знакомя с этим миром. Однако ж, не позволяла мне ни проявлять излишний сентиментализм, ни распускать нюни, «оглядываться назад не следует» - вот какова была излюбленная фраза этой женщины. Она часто со мной шутила, порой и оскорбляя, пока я не научилась подавать бабушке руку – подобный жест лучше всего показывал характер наших отношений. Однажды я нашла во внутреннем дворике лежащую на колесе от экипажа расплющенную ящерицу, которая вот уже несколько дней находилась на солнце, отчего казалась окаменевшей и навсегда застывшей в довольно печальном виде, выпустив кишки. Я подобрала её и, не зная, зачем, стала рассматривать, пока не догадалась, каким