— Алла, не беси. Оденься. Минус двадцать! Тебе ещё сына мне рожать.
Я просто в бешенстве, меня трясёт, но точно не от холода.
— Как хочу, так и мерзну. А тебе здесь уже не рады, дорогой недомуж. И рожать я тебе не буду, — выдаю ядовито, видя, как он морщится. — Вали, откуда приехал! И ищи там свою Джульетту. А меня оставь в покое, раньше у тебя хорошо получалось!
— Я без тебя не уеду, можешь даже не мечтать от меня избавиться. И иди, оденься, пока жопу не надрал. Ну, или не выдрал. Как тебе больше нравится, — он вдруг разматывает альпийское снаряжение, что заставляет меня улыбнуться.
Черт. Это просто запрещенный прием.
— Ромео дебил, а я без тебя не уеду. Переведешься в питерское отделение. Я уже договорился.
Договорился он. Пока он начинает карабкаться наверх, мне на глаза попадается горшок с цветком. И я, недолго думая, кидаю его вниз. Но так, чтобы ему не прилетело в голову.
— Я вызову полицию, если ты не уйдёшь! Я, между прочим, ложусь спать, — смотрю на него, замечая, как умело он поднимается по стене. Очень профессионально. Тогда в дождь мне было не до любования. И еще в чёрном пальто. Чертов красавец.
Он не должен сюда забраться. Стоит ему меня коснуться, мой мозг помашет мне ручкой. Я в безопасности, пока его конечности далеко от меня.
— Не спокойной тебе ночи! — кидаю второй горшок как можно ближе от него. Это отвлекает Тамерлана, и он не удерживается.
Скрываю смешок кулаком, пока он нагло улыбается.
Все, не могу на него смотреть. Слишком самоуверен, слишком великолепен и такой подлец, что все же стоит держаться подальше.
Нужно не дать ему в третий раз разбить мне сердце. Я, конечно, немного мазохиста, но не настолько, чтобы наступить на эти грабли, в который уже раз?
Разворачиваюсь, чтобы оставить его, но он кричит мне в след:
— А я все равно заберусь и согрею. Ты же не хочешь заболеть?
Боже…
Откровенные образы сразу же врезаются в сознание. И в каждом мы согреваем друг друга самым естественным образом.
Козел, знает, на что давить.
— Дома у себя и подрочишь, и поспишь!
Все, захлопываю и закрываю дверь на замок. С психом скидываю покрывало и забираюсь на кровать, думая о том, ушёл ли он или все же думает, что я пущу его домой?
Не дождётся. Закрываю глаза и стараюсь не улыбаться, когда слышу стук в балконную дверь.
— Ненормальный… — выдыхаю, а он смотрит на меня с такой плотоядной улыбкой, что перехватывает дыхание.
Но без меня он не зайдет. Все-таки это дом полковника. Окно бронированное, пусть даже не старается разбить.
— Давай просто поговорим, выпьем вина? — слышу его приглушенный голос, пока он достаёт из пальто бутылку и играет бровями. — Я расскажу тебе сказку на ночь.
А не много ли для меня сказок?! Просто… Ага. Сразу же накинется и даже слушать не станет. Тамерлан может говорить по душам только после секс-марафона, наоборот он вряд ли способен.
А давать ему повод думать, что между нами все налажено, я не собираюсь.
Хотя можно придумать кое-что поинтереснее. Кое-что очень порочное.
Именно с этой мыслью я наивно хлопаю глазками, дую губки и тяну руку к пуговице на своем халатике. Тереблю пару секунд, чтобы до него дошло, на что он только что подписался, а только потом расстегиваю. Затем еще одну и еще, пока халат не приоткрывает все стратегические части тела, не дает простор его порочному воображению.
Решаю с ним поиграть, присаживаюсь, встаю на колени, медленно стягиваю с себя халат, оставаясь в одном нижнем белье.
Расстёгиваю спереди застежку лифчика и вот, он уже падает на пол, туда же прилетают и трусики.
Тамерлан нервно дергает ручку, сжимает челюсти, прижимается лбом к стеклу, а я купаюсь в жаре его взгляда. В обещании затрахать до полусмерти.
Глава 49. Тамерлан
Идеальная. Такая, сука, идеальная, что зубы сводит.
Взгляд привлекает высокая дерзкая грудь, что оказывается в поле моего зрения, стоит Алле стянуть ненужную тряпку. Плоский животик, пупок, в который хочется засунуть язык и ощутить вибрацию тела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А между ног… Да, детка, медленнее их снимай, дразни меня, чтобы после получить сполна.
Я же тебя не пожалею, девочка моя, за все четыре месяца разлуки возьму все, о чем я думал постоянно. У неё между ног гладко, видны розовые складочки, вкус которых я чувствую до сих пор.
Она поплатится за эту экзекуцию, она будет умолять меня остановиться, потому что в этот раз я не буду знать жалости, так же как она сейчас, раздвигая свои крепкие ноги, демонстрируя свои горячие тугие глубины.
Поласкай себя, давай, сучка, сделай меня еще тверже, если это возможно. Член просто дымится. Состояло бы стекло изо льда, я бы его растопил, просто вжавшись членом...
Вспоминая ту ночь в туалете клуба, понимаю, что она не дала и доли успокоения, я снова безумно хочу быть в ней. Тех крошек мне недостаточно. А она, зараза, устраивает мне эту пытку, раздразнивает еще больше, и тут же ноги сводит.
Бью кулаком о стекло, желая прокричать ей: открой, открой, дрянь, ты же сама этого хочешь!
А теперь она разворачивается своей круглой попкой, медленно проводя по ней пальчиками, а меня уже трясет. И к холоду это не имеет никакого отношения.
Я бы не гладил, я бы сжал до красных пятен. Я бы губами впился в самую сердцевину, вылизал был её киску, а потом бы просто натянул на себя, медленно-медленно, до одурения, до искр в глазах, долго наблюдая, как член поглощает розовая, тугая, горячая плоть. И слушал, слушал бы гортанные стоны, от которых крышу бы унесло окончательно.
Это окно не выбить, я в этом точно уверен, и она об этом хорошо знает, иначе бы не стала такое вытворять с голодным по ней мужиком. Гадина знает, что я не попаду внутрь. Но она не сможет сидеть в своей крепости вечно, так что мы ещё поквитаемся… Ох, как мы поквитаемся.
Алла покачивает своей попкой, ползет вперёд, растягиваясь поперек кровати, пока я лбом бью чертово стекло.
Если она сейчас начнёт себе дрочить, я просто свихнусь, и точно начну делать это же в ответ, отмораживая все нахрен. Но вдруг эта пигалица тянет вперед руку, за телефоном, потом разворачивается и показывает мне средний палец, тут же выключая свет.
Сквозь зубы рвется крик, и я вбиваю со всей силы кулак в стекло, делая больно только себе.
Серьезно? Это что значит, что она еще обижена? Сколько вообще она может обижаться.
Прошло уже два дня! Сколько можно?
А я ведь тоже не молодею. Разве она не поняла, как сильно я по ней соскучился, приперся как идиот под ее окно, ещё и уговаривать начал.
Чего она ждёт? Чтобы я на колени перед ней упал?
Не понимаю этих женщин, она так хотела за меня замуж, а сейчас что? Неужели одна сраная ссора и моя глупость испортят наши отношения?
Ну, уж нет, сдаваться не собираюсь. Меня вот этим игнорированием не отведёшь, я не мелкий пацан, который пасует перед малейшими трудностями.
Постояв на морозе еще десять минут с надеждой, что она одумается, я все-таки потихоньку спускаюсь, так же как забирался к своей Джульетте. Тоже мне Джульетта. Горгона и то была приветливее…
Спрыгиваю на мёрзлый асфальт, и как раз в этот момент открывается балконная дверь дома на первом этаже. Из нее высовывается полковник и зовет меня внутрь.
Сколько он слышал?
— Алла пообещала тебя убить, так что, если что, я у тебя в заложниках, — посмеивается друг, похоже, успевший не хило накатить.
Он кивает мне на кресло, этот кабинет навивает на особые воспоминания.
Здесь впервые я увидел, какой может быть Алла в гневе. И сказать, что меня это поразило — ничего не сказать. Девочкой она всегда была пробивной, характерной, но все-таки невинная овечка ей больше подходила, чем разъяренная анаконда. Скорее всего, на шее все еще есть шрамы от ее острых ногтей.
Хотя, если подумать, она нравится мне любой, лишь бы рядом была, а не где-то там с другими ублюдками. Да с ней же ни один пацан не справится! Она его задавит.