Рауль остановился в дверях и некоторое время, просто не мигая, смотрел на Катце. «Он что, решил, что я пришёл его добить?» — вдруг промелькнула странная мысль.
— Здесь запрещено курить, — произнёс Советник Минка не громко, но властно, наверное, только для того, чтобы не затягивать тишину.
Не издав более ни звука, он, заперев за собой дверь, прошёл в палату и опустился в кресло около кровати, пристально глядя на застывшего около окна дилера.
Катце пожал плечами — как-то безразлично — и затушил сигарету. Он не ожидал, что Рауль придет — скорее пришлет за ним кого-нибудь, а там… Какая разница, что с тобой сделают? Катце понимал, что натворил и сейчас ждал положенной кары. Ему вдруг показалось, что Рауль просто решил собственноручно покончить с ним — эта мысль даже не вызвала обычного безотчетного страха или дрожи, как было раньше.
Эм запер дверь и монгрел еще больше утвердился в собственных домыслах. «Ну, вот и все», — подумал он, но словно чужой голос послышался со стороны.
Катце не поднял глаз, как и прежде глядя в пол. Приготовившись к худшему, он испытывал благодарность к Раулю — за пару последних часов он понял все то, что тщетно пытался понять с того момента, когда Второй Консул впервые поцеловал его. Дилер вдруг совершенно отчетливо увидел грань, разделяющую их по положению, и добровольно сделал шаг назад. Катце не понимал лишь двух вещей: как с ним вообще могло такое случиться, и с чего это вдруг в ту ночь, когда Рауль пришел к нему, монгрелу показалось, что блонди любит его.
Эм ещё некоторое время провёл молча, внимательно вглядываясь в такие, как оказалось, знакомые черты Катце, а потом тихо спросил:
— Ничего не хочешь мне объяснить? — Консул сделал приглашающий жест занять место напротив него, на кровати, но это означало, что нужно будет: во-первых, добровольно приблизиться на достаточно короткое расстояние не к самому приятному сейчас существу, а во-вторых, провести в этом — будем уж смотреть правде в глаза — шатком положении неизвестно какое долгое время. Решится ли Катце на подобное?
Поза Рауля была спокойной, даже расслабленной, опасности, насколько он мог себя анализировать, он не представлял, пока… Особых причин для боязни у монгрела нет, если, конечно, не принимать во внимание, произошедшее несколько часов назад.
Катце медленно поднял глаза и пристально посмотрел на Рауля. Он невольно сглотнул, заметив, что его собственное дыхание сбилось. Монгрелу нужно было время, чтобы решиться на первый шаг — это оказалось невероятно трудно, но возможно Катце уже было — все равно, может он и правда больше не боялся смерти, а может — хотел ее. Так или иначе, он подчинился приказу и сел на постель, по-прежнему пряча взгляд. Смотреть на Рауля было все равно, что пялиться на солнце не имея возможности отвернуться — больно.
— Нет, — казалось, что язык онемел и плохо слушается. Голос дрогнул: — Все более чем ясно.
Ответ монгрела, конечно, можно было бы предугадать, но всё же блонди в тайне надеялся на «сотрудничество», а не на «продолжение холодной войны».
— Да? — невозмутимо спросил он. — И что же конкретно — тебе ясно? Потрудись объясниться… — ни голос, ни выражение лица не изменились, но вот все терпение Эма быстро куда-то улетучилось. «Что ж, уроков жизни он явно не понимает… Это уже даже не интересно, это раздражает».
Рауль расслабленно сидел в кресле, не меняя позы, кончиками пальцев едва слышно постукивая по ручке и искоса следя за монгрелом. «Я хочу знать его мысли — вдруг понял он отчётливо, — мне это необходимо».
— Чего ты от меня хочешь? — Катце странно усмехнулся и, собравшись духом, поднял голову. Минуту назад дилер был уверен, что его воли хватит хотя бы на первые десять минут разговора, но его уже начинало внутренне трясти. — Да, я сделал глупость, — прошептал он. — Я был не прав. Твоя личная жизнь, не мое дело и меня не касается. Ты должно быть счастлив со Стоуном… Что ж, я рад за тебя. Правда. Кто-то ведь из нас двоих должен быть счастлив, правильно? В конце концов, мы оба свободны в выборе партнеров, просто я не сразу понял свою удачу. Мне ведь больше не надо дергаться от каждых случайных шагов в коридоре, Рауль, и с надеждой ждать, что в двери войдешь ты. Мне не надо часами пялится в монитор, где выведенная на рабочий стол панель N2 с надписью Второй Консул Амои хронически помечена серым. Мне не надо принимать душ два раза в день, думая, а вдруг ты придешь, и меньше курить, и стоять в лифте Эоса выбирая между девяносто девятым этажом и нужным для дела. Мне давно следовало понять, что для тебя Катце нет, и никогда не было. Есть «бывший фурнитур Ясона Минка», или «тот монгрел — какой-то дилер Черного рынка». Стоун действительно лучше меня и незачем отрицать очевидное: он красив, полноценен, элита, он наверняка понимает тебя. В отличие от него я не способен на это. Я не понимаю даже смысла слов, а причины твоих поступков для меня безнадежно темны. Со Стоуном должно быть все иначе — вы равны и думаю: тебе никогда не придется ему ломать руки, ссылать, или ставить на место. С ним ты нашел то, что искал. Я же не достоин такого совершенства, как ты, Рауль, и это не ирония. Я, правда, так считаю, — Катце не знал, зачем он говорит все это — просто все его тайные мысли вдруг сами вырвались наружу, словно задержись они на секунду и монгрел бы просто умер. — Дилер выдавил из себя спокойную улыбку — только получилось слишком горько — чересчур: — Ты это хотел услышать? Доволен?
Катце не смог сказать, что все его поступки объясняются одним единственным словом — «любовь». Слышать насмешки Рауля не хотелось, монгрел и без того сказал лишнего.
Блонди удивить нелегко — практически невозможно, если уж быть до конца откровенным — но этому монгрелу удалось. Но не тем, что Катце признался в своих чувствах, хотя о ревности и так всё было понятно, Раулю просто было дико осознавать то, что этот эксперимент до сих пор действовал, приносил плоды. Эм с недавнего времени не стремился больше изучать мышление монгрелов-кастратов, но, видимо, интерес к ним, а точнее к Катце уже въелся в кору головного мозга и блонди продолжал эксперимент подсознательно, манипулируя чувствами и эмоциями для более близкой привязанности. Всё. Ближе некуда.
Рауль медленно нажал двумя пальцами на переносицу, пытаясь спокойно посмотреть на ситуацию, ничего при этом не упустив. Катце говорил много — не всё по делу, конечно — но возможно это один из способов выражения чувств. Кто знает? Признание одновременно доставляло раздражение и странное чувство самодовольства, к которому примешивалось ещё более странное чувство, название которого пока оставалось загадкой.