Читать интересную книгу Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Парень, который сидел в нескольких футах от Хелен и все время жадно грыз ногти, презрительно загоготал. Раздавленная новой ложью, она зажмурилась. Однажды она действительно чистила юбку у Уотсонов, но это было после поездки в двуколке во время дождя: юбка оказалась забрызганной уличной грязью.

— Какое платье на ней было?

— Насколько я помню, из желтого нанкина.

— Вы можете описать это пятно?

— Что касается его цвета и консистенции, нет, поскольку она уже смочила пятно водой, — с сожалением признала миссис Уотсон. — Но оно было спереди на юбке, размером примерно с верхнюю часть пальца.

— Вы имеете в виду кончик пальца?

— Нет, всю верхнюю фалангу пальца, — сказала свидетельница и подняла палец.

Боувил наклонился и обменялся со своим клиентом — Гарри невозмутимо сидел рядом — несколькими словами, затем что-то записал в своем блокноте.

«Они впервые слышат эту историю, — догадалась Хелен. — Эта ведьма специально приберегла ее для суда!»

Барристер Гарри прокашлялся.

— Что именно сказала вам миссис Кодрингтон?

— Она была невероятно взволнованна, — миссис Уотсон прижала руки к груди, — и сказала, что перешла последнюю грань дозволенного.

В зале начался шум, шорох и громкие веселые выкрики.

Судья Уайлд устремил на публику суровый взгляд:

— Видимо, мне придется очистить зал?

Все утихли, как пристыженные школьники.

«Последнюю грань дозволенного!» Хелен знала за собой манеру при случае щегольнуть пышным выражением, но никогда бы не позволила себе такой дешевой высокопарной фразы.

— Это были ее собственные слова? — будто сомневаясь, спросил Боувил.

— Я не помню слово в слово, как она выразилась, — призналась миссис Уотсон, — поскольку была слишком потрясена ее шокирующим признанием.

— Это естественно. Она поделилась с вами… подробностями?

— О да! Она сказала, что полчаса назад Милдмей проводил ее до моего дома, но вместо того чтобы здесь расстаться с ней, уговорил ее пройти в переулок за домом, где и совершилось это ужасное деяние.

Боувил открыл рот, собираясь что-то сказать, но не находил слов.

— Ужас парализовал меня! — продолжала миссис Уотсон. — Хелен обхватила голову руками и воскликнула: «Вы презираете меня, Эмили? Вы отшатываетесь от меня? Я погибла».

— И вы действительно отшатнулись от нее?

Миссис Уотсон колебалась. «Подыскивает дипломатичный ответ», — догадалась Хелен.

— Сначала да, но потом я подумала: кто я такая, чтобы столкнуть ее в пропасть? Она рыдала у моих ног, в волнении теребила свое платье. Поэтому я сказала: «Хелен, если вы действительно раскаиваетесь — как сказал Господь наш Магдалине, — идите и больше не грешите». — В глазах ее блестели слезы.

«Неужели она сама верит этому вздору?» Память часто подводит людей, особенно в пожилом возрасте. Возможно ли, чтобы Эмили Уотсон в своем заблуждении принимала эту драматическую историю за то, что было на самом деле? Нет, объяснение намного проще: зал заседаний превращает ничтожество в тирана на час, предоставляя ему сцену, где он может произнести самую изощренную ложь и клевету!

Миссис Уотсон продолжала:

— Я взяла с нее обещание немедленно порвать эту грешную связь с Милдмеем и отослать ему подаренные им безделушки и медальоны. Затем нас позвали пить чай, и мы спустились в гостиную, — прозаически закончила она.

Несколько секунд Боувил, очевидно, не знал, какой вопрос задать свидетельнице.

— Вы рассказали преподобному Уотсону о ее признании?

— В тот раз я этого не сделала, поскольку доктор советовал мне оберегать его от волнений. Конечно, из-за этого мне было еще труднее переносить выпавшее на мою долю испытание. — Она поднесла к глазам платок.

— Известно ли вам, возвратила ли она подарки Милдмею?

— Я так думала, — грустно ответила миссис Уотсон, — но она просто спрятала их под замок в ящике своего бюро. В последующие месяцы по отдельным намекам и обмолвкам я с ужасом поняла, что она и не думала прервать их отношения!

— И вы поссорились?

И опять миссис Уотсон болезненно поморщилась от этих слов.

— Не открыто. Исключительная преданность — мое слабое место.

Хелен хотелось схватить ужасную лгунью за плечи и трясти, пока у нее позвоночник не треснет.

— Но сердце мое отвернулось от нее, — заверила миссис Уотсон. — У нас состоялся один очень… тяжелый разговор в начале следующего года. До меня дошел слух, что она считает визиты адмирала Кодрингтона в мой дом слишком частыми и намекает на чрезмерно близкие отношения между нами. И я открыто подняла этот вопрос; я напомнила ей, что моя дружба с адмиралом развилась с ее полного одобрения и для ее же пользы. Она обвинила меня в том, что якобы я исподволь оказываю влияние на ее дочерей, пытаюсь узурпировать ее права матери и жены!

Да, эту ссору Хелен помнила и позволила себе слегка усмехнуться.

— Я попросила ее в письменном виде опровергнуть эти слухи, — сказала миссис Уотсон, — но она заявила, что честная женщина не нуждается в доказательстве своей порядочности! И когда я деликатно намекнула ей на ее собственную подмоченную репутацию, она стала кричать как безумная: «Пошлите за моим мужем! Можете выдать ему мою тайну и навсегда погубить меня!» Затем она бросилась мне в ноги и умоляла извинить ее. Я откинула ей волосы с лица и сказала: «О, Хелен, дорогая, так-то ты воздаешь мне за всю мою любовь к тебе?»

Наглость этой женщины ошеломила Хелен: в каждом предложении были ловко перемешаны отдельные факты и откровенная ложь! Она описывала их бывшие действительно дружескими отношения, осложненные взаимными претензиями, но так, словно вспоминает их в горячечном бреду. И вдруг Хелен догадалась: «Отношения со мной — единственное волнующее событие за всю ее жизнь!»

Боувил торопливо скрипел пером. Затем внимательно прочитал свои записи.

— Так написала ли ответчица то письмо, о котором вы ее просили, — письмо, в котором она отрицает, что намеревалась обвинить вас и своего мужа в неподобающе близких отношениях?

— Да, написала, — самодовольно сообщила миссис Уотсон, — и, чтобы восстановить мое доброе имя, перед отъездом я показала его некоторым своим знакомым.

— Миссис Уотсон, мой следующий вопрос очень важен! — Он устремил на нее строгий взгляд. — До вашего с супругом отъезда с Мальты в июле 1862 года говорили ли вы что-либо адмиралу Кодрингтону о тайнах его жены?

— Нет, не говорила.

— А позднее, в письмах? Ни намека, чтобы насторожить его?

«Ну, смелее, придумай какую-нибудь сцену, в которой ты играешь роль мудрой сивиллы!» — мысленно подтолкнула ее Хелен. Если бы она позволила себе хотя бы малейший намек, то он станет виновным в снисходительном отношении к изменам своей супруги…

— Ни разу, ни словом не обмолвилась!

Увы, она далеко не глупа.

На скулах престарелой женщины неожиданно вспыхнули пятна.

— Кое-кто может поставить это молчание мне в вину, хотя я знаю, что адмирал этого не сделает, — сказала она и благодарно кивнула Гарри. — Я рассматривала свое молчание как жертву на алтарь умершей дружбы. Мною руководило женское сочувствие.

Пока Боувил поблагодарил свидетельницу и объяснил, что ей придется остаться на месте для перекрестного допроса, Хелен вспомнила то, о чем весь день старалась не думать: «И мои дети в руках у этой гнусной твари!»

Хелен взглянула на барристера Хокинса. Он о чем-то оживленно перешептывался с Фью. Затем поднялся, выпрямился во весь свой рост и по-кошачьи вкрадчиво подошел к свидетельнице.

— Итак, миссис Уотсон, — начал Хокинс, — с того момента, как ответчица перестала сопровождать истца на проповеди вашего супруга, он был вынужден в одиночестве посещать ваш дом по воскресным дням. Я должен спросить вас: позволял ли он себе когда-либо какие-либо вольности по отношению к вам и говорил ли какие-либо вещи, неподобающие вашему положению замужней дамы?

Глубокий вдох.

— Никогда!

Вскочил Боувил:

— Ваша честь! Не позволяет ли себе мой ученый друг вкладывать в этот вопрос свои предположения?

— Только в связи с контробвинением, — мягко объяснил Хокинс, — где говорится, что истец пренебрегал обществом своей супруги ради жены другого человека.

— Формулировка неопределенная, — возразил Боувил, — и рассчитана на то, чтобы подвергнуть сомнению безупречную репутацию этой почтенной леди.

Хелен улыбнулась.

— Я готов опустить этот момент, если он воспринимается как оскорбление, и продолжать допрос, — согласился Хокинс. — Хотя, должен признаться, даже не знаю, с чего начать после столь невероятных показаний этой безупречной леди.

Эмили Уотсон приняла вид оскорбленной невинности.

— Взять хотя бы один пример. Этот переулок за вашим домом на Мальте, мадам… там находятся какие-либо дома? — спросил Хокинс.