Из последних сил, захлебываясь кровью, он спросил:
— Город взяли, сынок?
— Взяли, Алексей Григорьевич, наш он теперь!
— Это хорошо! — Алехан улыбнулся, попытался приподнять руку, но не смог, сил уже не осталось. И тогда он прохрипел, выдавливая из себя слова: — Славная была битва…
ПОСТСКРИПТУМ ПЕРВЫЙ
Все лица, учреждения и события вымышлены
Любое сходство есть случайное совпадение
Иркутск
6 января 1992 года
Петр, щурясь, открыл глаза. Солнечные зайчики сквозь плохо задернутые шторы пробивались в комнату.
— Мороз и солнце, день чудесный! — цитировавший классика Хворище сидел на койке, поджав кривые прыщавые ноги, и задумчиво скреб грязными пальцами заросший щетиной подбородок.
— Отвали, Серега…
Петр захотел отвернуться и заснуть, как справа от него, с продавленной кровати Лысого, раздались сначала негромкие смешки, а затем началась явная возня с определенным подтекстом под аккомпанемент скрипучей сетки. Он приподнялся на локте и теперь уже полностью лицезрел картину циничного разврата, устроенного в который раз любвеобильным Вовчиком.
Из-под одеяла торчали четыре ноги: две маленькие, явно женские, а еще две, в разноцветных дырявых носках с грязными пятками, принадлежали его второму, вечно озабоченному соседу по комнате. Сопение под покрывалом нарастало, послышалось чмоканье.
— Лысый, мать твою, может, хватит, а? — Петр уже сидел, натягивая майку. — Просили же ведь не водить баб в комнату.
— А че? — из-под одеяла высунулась недовольная морда Лысого. — Энгельсина опять закрыла читальню. Нам че, снова в душевую идти?
— Че, че, через плечо!
Петр громко выругался, надевая синее трико с отвисшими коленками. Накинув куртку, он проверил в кармане пачку «Явы» с последней, заныканной с вечера сигаретой.
— Я покурить…
Петр ухмыльнулся, краем глаза заметив, что Хворище тоже засобирался с ним, резонно рассчитывая на халявный бычок.
Проходя по пустынному коридору общаги, он задержался у доски объявлений. Причина была проста: в начале декабря рядом со списком дежурств по этажу на месяц появился интересный, с его точки зрения, опус. Некто вывесил объявление следующего содержания:
«Уважаемые товарищи! Прошу вас, войдя в сложное положение человека, потерявшего проездной на трамвай-троллейбус на декабрь, вернуть его, так как месяц только начался, а денег на новый билет у меня нет. Заранее вам благодарен и признателен. Также обещаю со своей стороны небольшое материальное вознаграждение. Обратиться за справками к Энгельсине Эдмундовне». Внизу стояла дата — 5 декабря.
Судя по витиеватому стилю, писал кто-то из филологов. Но Петр, прекрасно зная студенческие нравы, сделал определенный вывод, что этим дело не закончится.
И сейчас он понял, давясь от смеха, что не ошибся — на доске, прикрепленный кое-как, висел обрывок бумаги, с одной стороны заляпанный чем-то жирным. Однако содержание, несмотря на дрожащую руку писавшего, было выше всяких похвал:
«Я по поводу проездного. От души выражаю признательность и благодарность тому г…ну штопанному, который вернул мой проездной. Лучше бы ты его не вернул, а засунул себе в задницу, м…ло! 2 января».
Как говорится, занавес!
Проходя мимо вахтерши, он поздоровался. Она, оторвавшись от литровой стеклянной банки с домашней картошечкой, сдобренной солеными огурцами, доброжелательно кивнула ему в ответ.
Вообще, доброжелательность и Энгельсина были понятиями мало совместимыми. Как, например, можно представить себе доброжелательного бультерьера? Так и Энгельсина: сидит, рот оскалила в улыбке, а со стороны кажется, что это она челюсти разминает, перед тем как вцепиться.
Тем не менее отношения у них были хорошие, и Петр старался не доводить до греха, шкерясь с сигаретами по туалетам, — не малолетка, чай. Он честно выходил курить на улицу, хотя сейчас, зимой, это было малоприятным занятием. Вахтерша, в свою очередь, это ценила и давала ему кое-какие поблажки.
Вообще, она его особо выделяла, благо он и постарше был, да и опыт кое-какой в жизни имел. Бывали случаи, когда она сама обращалась к нему за помощью: дерущихся до приезда милиции разнять, особо рьяных ухажеров, стремящихся любой ценой попасть к своим мамзелям, выпроводить, а иногда и просто поболтать о том да о сем.
Энгельсина — это не кличка, так в двадцатые годы родители называли детей, давая новые коммунистические имена. Не менее звучное было и отчество — Эдмундовна, которое порой переделывалось в совсем уж неприличное слово, если вахтерша особенно лютовала. Но бабка — кремень, гвозди бы делать из этих людей!
При Берии служила вертухаем на зоне, за что поимела орден Красной Звезды. На вахте же старушка была чистым цербером. Своей клюкой Энгельсина орудовала шибче шаолиньского монаха, чему Петр был многократным свидетелем.
Выходя на крыльцо, он грудью в лоб столкнулся с пареньком, которого уже видел мельком пару раз. Этакий хмырь, в очочках, такой весь из себя интеллигентный, симпатишненький, с тремя замерзшими гвоздичками в дрожащих ручках, взгляд возвышенный и мечтательный.
Он явно на что-то рассчитывал, собираясь пригласить одну из местных девиц на романтическое свидание в местную филармонию или органный зал, благо недалеко топать, а на улице мороз.
— Ща Энгельсина его выпрет, зуб даю! — Хворище, стоявший рядом, подпрыгивал от мороза, но с самурайским терпением ожидал, когда Петр докурит до половины и отдаст ему, как он выражался «допинать габасик».
И точно. Петр, закрывая за собой дверь в холл, услышал зычный голос старой вахтерши, для которой прошедшие годы не изменили сути службы:
— Шо вы хотели, вьюноша?
Начало было интригующим, и Петр, хорошо зная повадки Энгельсины, задержался у стенда, делая вид, что читает какую-то лабудень о жизненных прелестях его родного факультета.
— Извините, вы не можете позвать Свету из 312-й комнаты?
— Это хто такая? — Энгельсина, глядя из-под очков, продолжала поедать картошку.
— Ну… Ну… она блондинка такая, на психологическом учится…
— Нету ее! — грозно обрезала вахтерша между чавканьями.
Очкарик задумался, нахмурил лобик и выдал:
— А Олю, ее соседку? Она брюнетка, глаза голубые, высокая. Тоже на психологическом учится.
— Нету ее, сказала же! — Ложка гремела уже по дну банки.
Петр решил было, что теперь типец отвалит несолоно хлебавши. Действительно, Энгельсина, демонстративно облизав ложку и убрав банку в стол, отвернулась. Погрузившись в недра своего баула, она стала что-то сосредоточенно там искать, давая понять, что аудиенция закончена.
На столе по очереди появились зонт (зачем ей зимой?!), одна за другой несколько косметичек, кошельков и сумочек размером поменьше, пакет с вязаньем и торчащими огромными спицами (мечта киллера-ниндзя!).
Петр перевел дыхание, однако, как из рога изобилия, извержение из недр сумки продолжалось. Позвякивающая связка то ли ключей, то ли отмычек весом кило на два, объемистый томик в потрепанном красном переплете (определенно мемуары Железного Феликса!), газовый ключ, следом плоскогубцы (никак бабуля подрабатывает ночами у рэкетиров, только утюга не хватает!) и еще куча всякой всячины предстала перед глазами изумленного Петра. Оказывается, Энгельсина искала открывашку, которая, как всегда, оказалась на самом дне сумки.
Для Петра, как любого нормального мужчины, обладавшего здоровой логикой и реалистичным трехмерным восприятием пространства, нерешаемой задачей было то, как женщины умудрялись впихнуть в свои кошелки столько ненужного барахла, при этом называя их игриво дамской сумочкой!
Но самым главным было то, что, таская все это с собой, они в нужный момент в этой самой сумочке ничего никогда не могли найти!
Не обращая ни на кого внимания, Энгельсина свалила все назад в баул и продолжила трапезу.
Следующими по очереди значились уже дефицитные сейчас астраханские кильки в красно-синей баночке, их торопил закипающий чайник. Открытая баночка рыбных консервов призывно манила ароматами.
Хитрые кильки подмигивали с куска хлеба, куда их щедро укладывала вахтерша, перед тем как отправить в рот. За спиной голодный Хворин жадно сглотнул, а заурчавшее пузо ему вторило: «Пора уже есть, господа!»
— Надо этому донжуану надавать по жбану, — он, как всегда, скаламбурил, — а то он всех наших девок окучит зараз — пи… — под взглядом Петра он осекся, не завершив нецензурную рифму.
— Гляди, не ушел, греется еще здесь, зараза!
— Тебе что, батареи жалко? Видишь, у человека проблема: лампочка горела, а Света не давала! — Петр сочувствующе посмотрел на парня.
Однако очкарик решил не сдаваться. Что-то пробормотав про себя, он ринулся к вахтерше с одержимостью камикадзе, увидевшего вымпелы американских авианосцев. Набрав воздуха во впалую грудь и зажмурившись, он выпалил: