Сейчас экспедиционный корпус получил подкрепление из пяти тысяч казаков под командованием Платова, который проделал чрезвычайно трудный путь через пески Бухары и афганские горы, с немалыми потерями и трудами, где с боем, а где с уговорами, добрался до Индии…
— Они сдались, Павлуша!
Суворов ворвался в шатер, как вихрь. Новость оказалась радостной, вот только лицо фельдмаршала выглядело опечаленно. Наполеона это озадачило, но посыпавшиеся слова разъяснили ситуацию.
— Я не могу получать ордена за этих бездельников, которые не желают сражаться. Стыдно! Суворов — не попрошайка!
Фельдмаршал перепрыгнул через стул, затем через диванчик и бодрой, совсем не стариковской походкой выскочил из шатра.
Наполеон улыбнулся. Он теперь узнал уязвимое место, «ахиллесову пяту» Александра Васильевича, состоящее из двух противоречивых чувств — тщеславия и гордости.
Победы в Индии все же никак не тянули на заветную Георгиевскую ленту, которую еще никто не получил. И если император получил орден ниже классом за взятие Константинополя, а сам Александр Васильевич стал кавалером такого же креста за полный разгром стотысячной турецкой армии, то тут пропорция противников совсем иная.
Против тридцати тысяч русских и французов, да еще при поддержке вдвое большего числа индусов, победить семь тысяч англичан в Калькутте, у которых осталось едва десять тысяч сипаев, ибо остальное бенгальское воинство разбежалось, — не запредельная по своей трудности задача, а даже совсем наоборот.
Тут Суворов полностью прав — стыдно будет, в Петербурге даже куры засмеют. Получить первым в российской армии черно-оранжевую ленту, и за что?! Здесь и Анненская была бы очень достойной наградой, ну, может, с добавлением алмазов к ордену и кресту.
Прав император, когда постоянно приговаривает: «Уровень не тот! Нечистая работа!»
Мангалуру
— Ничего себе!
Крузенштерн с изумлением рассматривал мощные крепостные укрепления: здесь его поражало все. Он ожидал увидеть старинные бомбарды времен плавания Васко да Гамы, допотопные фальконеты или в лучшем случае полевые пушки, захваченные в сражениях у англичан.
— И откуда они их взяли?
Сейчас моряк прямо таращился на знакомые 36-фунтовые дальнобойные морские пушки с родным клеймом «Олонец 1784 год».
Да и туземцы больше походили на вышколенных стрелков американских рот — поджарые, в легком обмундировании, они были поголовно вооружены русскими дульнозарядными штуцерами с кремневыми замками. Однако стоящая у двухэтажного здания охрана взяла на «караул» перед морским офицером уже барабанные винтовки Кулибина с примкнутыми кинжальными штыками, на лезвиях которых ходили блики.
— Ничего себе здесь порядочки! — задумчиво пробормотал Иван Федорович себе под нос. — Какие там туземцы?!
То, что Крузенштерн сейчас увидел, больше походило на хорошо обученных где-нибудь в Кенигсберге русских солдат. И если бы не смуглые лица, пальмы и жара, тюрбаны с сандалиями да долгое плавание по южным морям, то так бы он и подумал.
В кабинете коменданта было прохладно, мебель стояла почти европейская, исключением были маленькие фигурки слоников, какие-то статуэтки танцовщиц да пара золотых масок местных божков, один из которых прижимал к животу сразу шесть рук.
Благообразный туземец преклонных лет, смуглый лицом, с седой головой, но с видимой военной выправкой, легко поднялся из кресла и вышел из-за стола навстречу.
— Российского императорского флота капитан второго ранга Крузенштерн!
Иван Федорович четко отдал положенное по уставу воинское приветствие, прикоснувшись сжатыми пальцами к козырьку фуражки, и смерил взглядом индуса, что с каким-то задумчивым видом и выступившими на глазах слезами смотрел на него.
«Что это со стариком происходит! Тронулся, что ли? Так не похоже… И на каком языке с ним разговаривать прикажете? Туземных наречий не знаю, а русским он не владеет. Может, на английской речи беседовать будем? Все же они с ними долго воюют и должны язык врага знать, а толмача в кабинете нет. Но, может, позже подойдет?!»
Крузенштерн продолжал молча стоять, не в силах выбрать какое-либо решение — раз уж он представился, то так же должен сделать и майсурский офицер, наверняка имеющий намного больший чин, чем он, — судя по возрасту, полковник или генерал.
У индуса по щекам уже текли слезы. Он подошел к моряку вплотную и неожиданно обнял, крепко сдавив руками, тихим шепотом, немного неправильно произнося русские слова:
— Сколько же мы вас здесь ждали! Бог ты мой! Наконец то вы пришли! Наши…
Яффа
— Божественно!
Никогда еще Уильям Паркер не предполагал, что лицезрение заходящего солнца может принести удовлетворение. Теперь, после выпитого стакана виски, его душа успокоилась, и адмирал, впав в непонятный для себя транс, смотрел на багровый диск солнца, заходящего в темно-синюю гладь моря. Длинные розовые полосы света, словно неведомые дороги, уперлись в крепкий борт его флагманского «Центуриона».
Экипаж откровенно изнывал от безделья, слоняясь по палубам, принимая участие в матросских забавах — но не столь активное, как раньше.
Офицеры откровенно скучали, пресыщенно рассматривая крепость, где еще оборонялся упрямый русский гарнизон, да выжженные солнцем холмы. Адмирал тоже глянул на эту набившую оскомину картину и скривился лицом, не скрывая своего отвращения.
— Земля обетованная, земля обетованная! И что в ней нашли, спрашивается?! Жара, немытые дикари и мухи!
Паркер громко выругался, проклиная свою несчастливую звезду: угораздило же на старости лет попасть в эти края, забытые богом и людьми.
Страшно подумать, что пятьсот лет тому назад здесь кипели нешуточные страсти, гремели битвы, рекою текла кровь. Рыцари доблестного английского короля Ричарда Львиное Сердце ходили в атаки на сарацин, пытаясь отвоевать Гроб Господень.
Сейчас же сплошное непотребство, сонная азиатская жизнь, все обрыдло, осточертело! А он так надеялся встретить здесь большую русскую эскадру, отважно напасть на нее и услышать долгожданные слова:
«Сэр Уильям, за вашу доблесть вы достойны самой почетной награды!» И тут в воображении нарисовалась орденская звезда на широкой ленте, и душа адмирала содрогнулась в ликовании…
— Сэр, посмотрите!
Громкий вскрик флаг-офицера вывел Уильяма из состояния розового сна. Паркер встряхнул головой, прогоняя видение, посмотрел на норд-вест, куда протягивал руку британский офицер.
— Годдем!!!
Адмирал почувствовал, как волосы на голове встали дыбом, да и все моряки, ползавшие до этого по палубе, как сонные мухи, моментально оживились и столпились у борта, напряженно смотря вдаль.
Возбуждение нарастало, и команда спустя несколько секунд стала напоминать растревоженный медведем улей. Паркер все стоял в полном оцепенении, не в силах поверить собственным глазам.
С норд-веста шли дымы, много дымов!
Только одни корабли могли быть оборудованы этим порождением сатаны — паровыми машинами. Ужас нарастал, постепенно захлестывая все естество, — еще раз сражаться с таким противником английский адмирал не желал категорически. Не с его древней рухлядью пытаться противостоять целой эскадре — искать спасения нужно в бегстве. Вот только ветер совсем слабый, но хотя бы стоит попытаться.
— Проклятые русские! — пробормотал адмирал и неожиданно взревел тонким, внезапно осевшим голосом. — Свистать всех наверх! Поднять паруса! С якоря сниматься!
Петербург
— Михаил Богданович, как вы смотрите на то обстоятельство, что вам необходимо сдать дивизию?
Петр с интересом смотрел на сидящего перед ним сорокалетнего генерал-майора. Сухое некрасивое лицо, лоб с большими залысинами, пристальный взгляд умных глаз.
— Государь, если бы я не был уверен в том, что моя служба угодна вашему императорскому величеству, то сейчас бы подумал, что речь идет о моей отставке.
Император усмехнулся: генерал Барклай де Толли оказался догадливее, чем он предполагал, — что и говорить, матерый военный, прошедший службу с низов, храбрый, но при этом расчетливый и осторожный. Такой никогда не поведет своих солдат на убой и обязательно, не мытьем так катаньем, добьется победы.
Взять хотя бы Отечественную войну 1812 года, что случилась в реальной истории. Тогда Михаил Богданович занимал пост военного министра, и ему хватило воли и мужества претворить свой план в жизнь — заманить Наполеона как можно глубже в Россию, обессилить французов отступлением и длительным переходом по «выжженной земле» и лишь потом перейти в контрнаступление.
Понятно, что большинство русских генералов не приветствовали такую скифскую тактику, и император Александр вынужден был отставить Барклая де Толли с песта главнокомандующего. Упрямый шотландец, уходя, бросил занимательную фразу: «Я воз на гору втащил, теперь он сам скатится!»